— Чего врать-то? — без всякой обиды пожал плечами офицер. — Первый раз, что ли? Сколько раз русские Берлин брали? Четыре? Пять? При Фридрихе брали, при Наполеоне брали, при Бисмарке… Нет, Бисмарк с нами не воевал, ума хватило. При Гитлере еще раз брали. Так что вам не привыкать, нечего ерепениться. И в лоб вам сколько раз давали, когда вы просто так лезли? Самое смешное, в промежутках между войнами вы же у нас всегда наемниками служили. Опричников вон половина из немцев была набрана. И ничего служили, труса не праздновали. Вообще, кроме русских и немцев, в мире приличных воинов нет. Непонятно только, почему мы все время друг с другом сцепиться норовим.
— Получается, капитан, — отвлек командира пехотинец вермахта, — отвоевались мы? Все?
— А может, так оно и лучше? — добавил другой. — Я в этих горах уже раз десять почти умер. Покончить без канители, и все…..
— Как вы можете?! — вскочил капитан. — Там ваши братья кровь за фюрера…
— Да не проливают уже давно! — осадил его пыл лейтенант. — При нас и то полвека уже прошло. А сейчас и подавно. Вы свои жизни на алтарь поражения уже сложили, можете радоваться.
— Вы тоже из списков выбыли, — огрызнулся немец.
— Тут вам намного легче, — вздохнул офицер. — С вами все уже ясно. Пятьдесят лет прошло, Германия снова самым мощным государством Европы стала. А нас, может, годиков через пять после смерти Явлинский какой-нибудь америкосам продаст? Так и не узнаем. У этих «барби» хрен какой информации выпросишь.
— Интересно, сколько же лет прошло? — покачал головой Смирнов.
— Сколько? — Матях прищурился, вспоминая. — Говорят, средневековые доспехи современному человеку сантиметров на двадцать коротки. Наш хозяин выше нас примерно на полметра, а то и больше. Получается, тысячу лет мы дохлятиками провалялись, а то и полторы.
— Что же они ничего про себя рассказать не хотят? Заперли в четырех стенах, даже окон нет. Может, обманывают?
— А ты сам подумай, — предложил Андрей. — Что, если дикаря из каменного века вдруг к нам в метро засунуть? Или средневекового монаха бросить посреди оживленного проспекта? Если от страха копыта сразу не откинет, то уж крыша точно съедет. Так что не врет хозяин, наверное. Берегут. Коли бунт устраивать, себе дороже выйдет. Нам в этом мире наверняка не выжить.
— Предлагаете, товарищ сержант, про все забыть, поднять лапки и хвостиком завилять? — неожиданно жестко высказался Харитонов.
— Так выбор-то небогатый, — усмехнулся лейтенант. — Или на остров, на пляж возле моря; в избу с автоматическими дверьми и подогреваемым земляным полом… Или в музейную витрину в качестве мороженой тушки. Нам тут жизни, кроме как лабораторными мышами, нет. Да и ту, кстати, еще заслужить надо. Торопишься второй раз умереть?
— Странно это, — покачал головой один из егерей. — Столько лет пролежал мертвым, а души матери так и не увидел.
— Пути Господни неисповедимы, — развел руками лейтенант. — Может, Бог предвидел, что эта смерть еще не окончательная.
— Я не верю! — уверенно заявил капитан. — Этого не может быть! Это невозможно!
— А в стол этот ты веришь? — ответил ему лейтенант. — В говядину, что всего час назад с него жрал?
— Что ты можешь понимать, — вскочил командир егерей, — недочеловек!
— Заткнись, или я сверну тебе шею, немец вонючий, — тихо, но уверенно сказал офицер. — Ты еще не понял, что все мы теперь в одной лодке? Хочешь сдохнуть — могу организовать. Благо, никто ругать не станет. У нас всех архетип такой, нам можно. А вот егеря твои, может, предпочтут еще немного пожить.
— Это мои солдаты! — грохнул ладонями по столу капитан. — Они клялись в верности фюреру и давали воинскую присягу!
— Нет больше фюрера, — пожал плечами лейтенант. — И родине свой долг они уже отдали. Остались только двое — Жизнь и Смерть. Так что хватит пустой болтовни, нужно сделать очень простой выбор. Мне больше нравится жить, поэтому я в этот чертов шестнадцатый век отправлюсь. А ты чего хочешь, сержант?
— Я? — Матях поморщился. Желаний у него имелось много, но все они не имели к предложенному выбору никакого отношения. Больше всего душа просилась домой. Обнять мать, сверкнуть лычками во дворе, выпить с однокашниками, что тоже должны через несколько месяцев вернуться со службы. Хотелось поиграть с компьютером и сходить в ночной клуб. А получалось, под нос суют нечто совсем другое, явно не первой свежести. И отказаться от этого невозможно, как салабону — от чистки сортира. Потому что никак. — Я тоже пойду. Куда деваться?
— Ты, солдат?
— Ну, — пожал плечами Харитонов, — если между морозильником и островом с девочками выбирать, то остров, конечно, лучше.
— Дальше.
— Мне легче, я всю жизнь мечтал на тропическом острове пожить, — заявил Новиков.
— А телевизор там будет? — попытался уточнить Смирнов.
— А если нет?
— Все равно согласен, — махнул рукой мордвин.
— Решайте, капитан, — повернулся к немцу офицер. — Вы с нами или со смертью?
— Mein Gott, warum stellst du mich vor solche Wahl…[9]
— Оставьте, капитан. Вы никого не предаете. Речь идет не о фюрере и не о Германии, а только о четырех человеческих жизнях.
— Прежде всего, — вздохнул немец, — как я заметил, вы находитесь в чине лейтенанта. Поскольку я старше вас по званию, то командовать здесь надлежит мне, а никак не вам.
— Если вы с нами, — развел руками офицер, — тогда разумеется.
— Но, лейтенант! — возмутился Матях, которого шокировала сама возможность того, что русским солдатам будет отдавать приказы иноземный командир.
— Это действительно так, Андрей, — резко повернулся к нему лейтенант. — Он на самом деле капитан. А вы сержант. А я лейтенант. Все правильно. Так и должно быть.
— Хорошо, — с явным облегчением кивнул Герман Айх. — Итак, перед нами поставлена задача добыть у противника хранитель документов…
Матях мотнул головой. Он точно помнил, что человек будущего говорил про «носитель информации». Или каждый человек воспринимал речь на том уровне, который ему доступен?
— Поскольку хранитель имеет малый размер и находится в неизвестном месте, нам потребуется много времени на его поиск. Значит, стойбище поволжских кочевников необходимо полностью захватить под свой контроль и удерживать не менее дня. Для выполнения задачи придется полностью уничтожить всю охрану и живую силу противника. Вы что-то говорили про шестнадцатый век, сержант?
— Я? — Матях далеко не сразу сообразил, что обращаются именно к нему. — Да, это так. Насколько я помню, разница между мусульманским и христианским летосчислением составляет примерно шестьсот лет.
