Спустя несколько недель Медведь и Запорожец, отстраненные от дел, уносились в поезде всё дальше от Питера.
– Да ты не горюй, Филипп, – говорил Запорожец, размешивая ложечкой чай. – Могло ведь обернуться и хуже. Могли не просто отстранить, понизить, перевести, или, скажем, посадить… Могли… Ну, как обычно…
Он не договорил: поёжился. «Как обычно » могло быть и как обычно – пуля в затылок. И не так, как обычно: бесконечные допросы, пытки. Месяц, два, три, шесть… И только потом – пуля. Или совсем не обычно: допросы, суд, Колыма, и – пуля, которую ждёшь, как избавления от адской жизни.
– Могло, – проворчал Медведь, подливая в чай водку из припасённой четвертушки. – И будет.
– Да когда ещё что будет! Перевод, понижение, – это ещё не всё! Нас же, считай, наградили! Год-два – это тебе не «десятка» без права переписки…
Медведь сумрачно поглядел на него.
– То-то и оно, что не «десятка», – непонятно буркнул он.
– Попадём в «Лензолото» – а это, брат Филя, такая контора, что если как следует развернуться, обогатиться можно! – продолжал Запорожец, сделав вид, что не заметил реплики Медведева.
– Можно, – повторил Медведь и, морщась, глотнул дышащего паром чая.
Запорожец крякнул, покосился на дверь, за которой прохаживался часовой, и начал глядеть в окно. За окном было всё то же: тянулись белые равнины, проскакивали заметённые снегом жидкие перелески.
Медведь снова глотнул чаю и угрюмо сказал:
– Обманули тебя, Ваня. Мы с тобой в этом поезде только до Москвы и доедем, а дальше, может, обычный этапный телятник повезёт…
– Что? – встрепенулся Запорожец.
– То самое… Не «Лензолото» тебе светит, а «Дальстрой». А мне – Беломорканал.
И замолчал надолго.
«Ничего, Филя, ты и на канале хорошо устроишься, – подумал Запорожец. – Там Раппопорт тебе непыльную работёнку найдёт. А я и в «Дальстрое» не пропаду… Ого, да я такое знаю! Нет, я ИМ нужен. И буду нужен!»
Записочка, переданная Кирову накануне убийства безвестным лигером-библиотекарем, не была подшита к делу. Запорожец позаботился, чтобы она сохранилась в целости и сохранности. Кто знает, может быть, эта записочка ещё пригодится… Запорожец слегка улыбнулся. Что ж, у вождя мирового пролетариата есть чему поучиться. Например, сохранять копии документов, даже если эти документы в данный момент кажутся неважными. Впрочем, что касается записочки… О! Это козырь. Козырь против всех них! И, может быть, именно ему, Запорожцу, удастся вывести скрытых троцкистов на чистую воду и обелить своё запятнанное имя. Хотя бы в глазах потомков…
«Потомков… До них еще жить да жить…»
С этой неутешительной мыслью он разделся до тёплых офицерских кальсон и лёг на постель, кутаясь в жидкое казённое одеяло.
Он задремал под перестук колёс. Ему снилось что-то страшное: доктора со шприцами и скальпелями склонялись над ним, а неподалёку, на кушетке, лежал прикрытый окровавленной простынёй бездыханный Филипп Медведь.
* * *
Но действительность была страшнее сна. В этот самый момент Иосиф Виссарионович внимательно читал и перечитывал ту самую записку, найденную у Кирова. В записке было написано: «Вас хотят убить. Покушение произойдёт в ближайшее время». И подпись: «Лигер Торо».
До Запорожца копию с записки – примитивно, под копирку, – успела снять вездесущая красавица и секретный агент Зинаида Ивановна.
Перечитав записку в очередной раз, вождь взял трубку, пососал мундштук. Глядя куда-то в пространство за задёрнутыми портьерами окнами, он вдруг усмехнулся.
– Всякому овощу своё врэмя!.. – подумал он вслух и добавил: – Хорошие пословицы есть в русском языке…
Открыл стол, достал папку безо всяких надписей, вложил в неё записку. Взял ручку со стола и написал печатными буквами, крупно: «Лига». Потом спрятал папку в стол. И задумался над богатством идиом русского языка.
И еще он думал о том, что от этой бумажки лет через сто, может быть, будут зависеть судьбы целых народов.
* * *
ЛЕНИНГРАД.
Декабрь 1934 года.
Теперь Лукавину не оставалось ничего другого, как бежать. Это он понимал и сам, без дополнительных указаний.
Лукавин стоял у ободранного зеркала над рукомойником. Срезал ножницами бороду, лохмы. Натёр лицо мылом и принялся сбривать остаток бороды и усов, вполголоса чертыхаясь про себя: ругал тупые советские бритвенные лезвия «Балтика». Впрочем, голоса можно было не понижать: у соседей снова был скандал, пока ещё в первой стадии, – плакали дети, кричала жена Серафима. Муж молчал. Вскоре начнётся второй этап. А потом и третий: муж начнёт учить Серафиму уму-разуму. Лупил он жену молча, и она сама при этом тоже почему-то молчала. Так что на третьем этапе ругаться Лукавину приходилось про себя.
К ночи он, переодетый, бритый наголо, одетый в толстовку, белые войлочные унты и полушубок, мог спокойно выйти на ленинградские улицы. Правда, была опасность наткнуться на патруль – патрули ввели после убийства Кирова, – ну, да Бог даст… Да и идти тут недалече.
Дождался, пока жильцы утихомирятся. Наконец соседи захрапели, закончив баталию по всем правилам. В конце Серафима или убегала с детьми ночевать к соседям, или била мужа чугунной сковородой по голове. От этой процедуры он мгновенно успокаивался, падал и погружался в богатырский сон до утра. С утра ничего не помнил и уходил на работу, мрачно почёсывая очередную шишку на голове.
Лукавин выглянул на лестницу. В конце коридора горел свет. Всё было тихо.
«Опять эта Варвара Семёновна свет не выключила!» – по привычке подумал Лукавин.
Он отпер дверь в подъезд и внезапно ощутил, как прелая противная овчина закрыла ему рот. Кто-то схватил его за руки, согнув в три погибели, и молча потащил вниз по лестнице. Краем глаза Лукавин заметил, что нападавшие были в форме НКВД. Только форма-то была поддельной, – Лукавин в этих тонкостях хорошо разбирался.
Вышли из подъезда, во вьюжную ночь.
Миновали пару проходных дворов, завели в третий. Отвели в самый конец, в тупик, заваленный тряпьём и мусором. Один за другим прогремели два выстрела.
Лукавин повалился лицом в мусор.
Потом его тело завалили тем же мусором.
– А всё же лучше было подальше отвести, – сказал один.
– Найдут – не сразу узнают, – ответил второй. – А узнают – так всё равно не поймут ничего…
* * *
Сталин лично прочитал допросы Николаева, его близких, друзей, – короче, сеть НКВД была мелкоячеистой, и в неё попали люди, даже никогда не видевшие Николаева, а только слышавшие его фамилию.
В списке посетителей Кирова Николаев значился. Этот список тоже перетрясли. Нескольких посетителей так и не нашли.
