Сергей Кутолин - НОВЕЛЛИНО (Опыт рефлексии ситуации)

Серебристый звон мотивов,
бессловесных песен ручеёк
дышит гласными строптиво,
строф струится их урок.
Открывая далей вечность,
ближе вижу я Судьбу,
в перламутровую млечность
начинает в нас игру
Дух смирения как силы,
где природа колосилась
в миражах озерной глади,
и в березовом параде
ало -красных полутеней
и души как светотени.

Есть Божий Суд предателям России,
есть Божий Суд расстрела – палачам,
и наш народ истраченные силы
все соберет. И будет по плечам
ему безумной тяжестью та ноша,
что возродит народ. Дух явится в нас строже,
оценивая слабости, причуды,
подаст нам гнев, – и ложь,
и бюрократов смена кож,
и олигархов тучи блуда, –
все взвесит на своих весах
наш Вседержитель – Пантократор,
и лизоблюдам в гнусных словесах
не скрыться от стыда и смрада.

Войду в распахнутые двери
той черноты, где нет небес,
туда, где каждому по вере
свет Духа дан и не исчез.
И в новом виденье высоком,
где Мир разительно не наш,
где всеобъятно и глубоко
незрим в покое вечный страж
смыслоподобия и логик, –
там перед Богом все убоги.
Богоподобные зарницы
колеблят душ влекомый строй,
неразичимы дни и лица,
и торжествует там покой.

Над вечным покоем луны жёлтый лик
с озерною гладью мне в душу проник,
и в травах забвенья минувшие дни
выходят из сердца, как их не гони,
толпятся и стонут в объятьях лесов, –
там прах оседает от виденья снов.
Мечты озаряются запахом дней
и душу листает звончистый ручей,
и смысл благодати на млечном пути
таинственно манит. – Туда мне идти?
Иль снова вернуться в сует суету
и жизнь покуражить еще на лету,
отпить и откушать мирского пти – шво,
где тешится наше всегда естество?

Трава забвения встает из снов души,
Трава забвения
из средостения,
но с милосердием к нам вовсе не спешит
в порывах пения.
Шлея событий окрыляет,
но суетен в нас век
и слаб нем слабый человек,
а в вековечности одни
бесцельно прожитые дни, –
так нас стращает супостат,
наш голос внутренний, наш кат.
Забвенье трав, забвенье снов, –
говорунов,
а где–то в уголке души
к нам счастье вовсе не спешит.

В тихом омуте черти качаются
на весенней листве голубой,
там надежды живые отчаются
и становятся слезной росой.
В тихом омуте сны отдыхают
и прессуются в зелень веков,
там любовь от мечты усыхает
и теряются песни без слов.
В тихом омуте жизнь побирается,
но по зернышку крупится гнев,
страсти вновь вдруг опять
расстараются и прольется безумья посев, –
окружающим людям маяться,
проживая страстей распев.

Они пожинали плоды революций,
где грозные силы ужасно мели,
и мир становился грознее и круче,
и сонмы знамен из сознаний взошли, –
на них начертания знаков юдоли
и поиски новой несбывшейся доли.
И в левом, и в правом, коричневых маршах
они умирали в порывах бесстрашных,
и всех принимала земля – мастерица,
а мы позабыли их хмурые лица.
И только веселье по жизни кудрявой,
где люди в надежде, любви были правы,
а в новых порывах грехов блуд неведом
но в страсти страстей появляется следом.

Куда – то уносятся души, а Дух
порочит Судьбой человеческий слух,
и Он в океане мирской слепоты
готовит неведомой страсти мечты,
и там, где когда -то землилась Луна,
видна лишь вода океанского дна.
Индийские волны и штиль – океан
во флоре и фауне как сарафан,
он стелется нежностью пенной волны
и в нем расцветают пророчества сны.
В планетно – недвижимой тверди небес
Венера и Марс ускоряют свой всплеск,
и наша Земля эти шорохи слышит
и тайной Судьбы в нас искусственно дышит.

Наш Промысел Божий – осмыслить свой путь, –
событий живое дыханье
и теплое солнце от Мира вдохнуть,
и ропот лесов, и травы трепетанье,
и скоропись дней проявленья души,
где в фактах явлений путь внешний спешит.
Но Промысел Божий наш видит предел,
а солнечный луч зеленел, зеленел…,
но в чисто случайном пылала свобода
в законах из вечности небосвода.
И в том осознании явности буден,
события, факты из Промысла блудят,
а я узнаю их прожитую суть,
и в них я желаю теперь отдохнуть.

В саду одуванчики летом цветут,
и в солнечных бликах день ярок и крут,
повсюду одни зеленя, зеленя
баюкают ритмы текущего дня,
купаются в лужах из летних теней,
а дали синеют от черни полей.
И в сердце больном возникает тот звук
от яркого чувства расплавленных мук, –
то нежность исходит от желтых цветов,
заброшенных жизнью забытых садов.
Там где – то когда – то цвели хризантемы,
любви отмирали забытые темы,
но новые души живых поколений
несли хоровод озабоченных пений.

На моем веку случилось много, –
выходил и я когда – то на балкон, –
в звездопаде месяц – недотрога
ятаганом резал небосклон, –
и кусочно – клетчатой Судьбою
жизнь месила, резала порою.
Но в рассветах звуков голубых,
где заря зеленым появлялась,
в нас жила, кипела и страдалась
сердца боль в объятиях литых
сущностей проявленного века,
где во тьме всей жизни человека
радость Духа нам давала свет,
что живёт во мне так много лет.

Тень ночная выходила на порог, –
жизнь моя там куролесила с избытком,
и события казались свитком,
и секунды лились в водосток,
словно песни светлой лиры
в звёздной звени глупости сатиры.
Стихословие дробилось в капли звуков,
и рождалась новая наука
в той стихими зауми умов,
где встает реальность цепи снов,
и в булгаковской феерии событий
жизнь творит тревогу для открытий,
созерцая верность и покой,
что в нас теплится так чувственно порой.

Соловьиные песни пропели
уже в марте живые ручьи,
а в апреле грачи прилетели
и просеялись солнца лучи
по полям, по лесам, по дорогам,
где гнездятся еще недотроги
серебристо сухие сугробы
самой лунной увесистой пробы, –
только плавятся эти бока, –
Солнце смотрит на всё свысока
и в купелях из солнечных ритмов,
и извечности алгоритмов
нам Земля в излиянье свобод
чертит каждому свой небосвод.