Точную дату переноса мы не знали. Тогда было не до того. Да и событий первого времени большинству хватило на всю жизнь.
И по-прежнему меня интересовал вопрос: мы изменили хоть что-нибудь или время обладает некоторой инерцией? Пытались предотвратить стрелецкий бунт, а он в итоге вспыхнул еще раньше. Только не по дороге к Москве, а в самой столице.
И так со многим. Но, с другой стороны, мы взяли Керчь, освобождали невольников в Феодосии, на три четверти века раньше построили паровую машину и на сколько-то – электрогенератор и электродвигатель. И по мелочам.
Жаль, использовать все в полную силу не получается. Одно тянет за собой другое, то – третье… Выстраивается бесконечная цепочка, в которой нам суждено заложить лишь первые звенья. Возможно, многое в этом периоде задано изначально. Выход к морям, реформы, создание сильного государства. Наше же вмешательство лишь помогает кое-чему осуществиться несколько иначе. Будем надеяться, лучше, чем было бы без нас.
– Все потихоньку меняется, – в такт моим мыслям произнес Юрик. – Эдик с Чарли столько нам крови попортили, хотя мы им, надеюсь, еще больше. А теперь оба так и набиваются в кореша.
– Баронет мне корзину отборного вина прислал, – вспомнил я. – При соответствующем послании. Мол, ребята, давайте жить дружно! А кто прошлое помянет – тому глаз вон и голову с плеч.
– Вино хоть хорошее? – посмеиваясь, уточнил Ширяев. – Мог бы поделиться с друзьями.
– Заныкал, ядрен батон! – подмигнул Валера. – Все лучшее – себе. Как хохол из анекдотов.
– Вылил я его в нужник, – под общий смех признался я. – Только баронету не рассказывайте.
– Вот ведь кадр! Хоть бы прислуге отдал! Пусть бы побаловалась господским винишком, раз самому такое пить старая вражда не позволяет. Пополам с нынешней ревностью.
Последнее замечание Юрика задевало неожиданно больно. Остальное так, треп. Привычные дружеские подначки, на которые обижаться бессмысленно. Но это…
Постарался сделать вид, что ничего особенного не прозвучало.
Юра все-таки что-то понял и немедленно перевел разговор на другое.
– Мне понравилось, как ты нашептал Карловичу про заговор. «До меня дошли сведения от французского двора…»
– «Как дворянин дворянину», – подхватил я. – А что оставалось делать? Когда правитель непрочно сидит на троне, поневоле будешь искать происки врагов. Недовольные всегда найдутся. Зато видел бы ты, с каким видом Карлович просил назвать хоть одно имя!
Мне тоже легче говорить на эту тему. Я не депутат, лить воду не привык, но несколько сказанных посланнику фраз – это моя гордость. Всего лишь намекнул на заговор, и предполагаемый союз уже расстроен. Лишь конкретных имен не назвал. Мол, не имею допуска к тайнам такого уровня.
Лифляндию отдавать не хотел никто из нашей компании. Потому к исчезновению союзника мы отнеслись с некоторым энтузиазмом. Саксонцев мало, поляки воевать не умеют. И на хрена они нам сдались? Чтобы субсидии из Петра выбивать?
Не подозревал за собой дипломатических способностей. Чему только не научишься, когда нужда заставит?
Флейшман вытянул откуда-то бутылку, и я сразу вспомнил о главном:
– Все, господа. Время не такое раннее, а на завтрашнее утро я назначил учение Егерскому полку. Примет Петр наш план, решит действовать по-своему, но войска должны быть готовы. Вы как хотите, я пошел. Не хочется завтра предстать перед егерями с опухшей мордой и больной головой.
Гриша немедленно встал следом за мной. Чуть погодя – Валера. У него назавтра никаких особых дел не предвидится. Зато в зале сидит законная супруга. Неудобно задерживаться в гостях, когда остальные разбрелись по домам.
В столовой я попрощался с дамами и друзьями. Женщины собираются долго, даже если перед тем торопят своих мужей. Мне ждать некого, да и дома в небольшом расстоянии друг от друга. Провожать никого не надо.
Один Юра на правах хозяина пошел следом за мной к выходу.
– Послушай, Сережа, почему ты не в Москве? – неожиданно спросил он.
– Меня Петр выгнал, – демонстративно усмехнулся я, хотя прекрасно понял смысл вопроса.
Не люблю, когда пытаются влезть в мои личные дела. Но в глазах Флейшмана вижу искреннее участие, попытку сотворить мне добро. Так, как это слово понимает он.
– Тебя останавливает какой-то запрет? – По-моему, Юра удивился довольно искренне. – Так переоденься, замаскируйся. Возьми дирижабль, в конце концов!
– И на нем останусь неузнанным?
Представшая взору картинка, как я с фальшивой бородой, в крестьянском тулупе спускаюсь по веревочной лестнице из гондолы воздушного корабля, а вокруг народ старательно делает вид, что ничего не происходит, представляется забавной. Пришлось сдержать смех, дабы не обидеть Юрку.
До Флейшмана дошел смысл сказанного. Он улыбнулся, но почти сразу вновь стал серьезным:
– Я не узнаю тебя, Командор! Почему ты ни разу не был в Москве? Только не говори мне о прощении!
Я постоянно помнил о завтрашнем учении и только чуть пригубливал напитки. Флейшман выпивал всерьез. Наверно поэтому осмелел и всерьез решил устроить мою личную жизнь.
– Какое прощение? – Я даже не сразу понял, о чем он ведет речь. – Забудь! Ты лучше подумай, что я могу ей дать? Здесь, в этом времени. Отец, муж, общество… Ты хоть представляешь, чем это пахнет? Нет, Юра, я так больше не играю. Хватит.
Кого я пытался убедить? Его? Себя?
– Да наплюй ты на всех, Командор! Какое тебе дело?..
– Не мне… – На лестнице раздались чьи-то голоса, и я старательно закончил никчемный разговор: – Давай, Юра! Может, когда потом…
Я дружески хлопнул приятеля кулаком по плечу и торопливо направился к двери.
Хотелось выть по-волчьи, тоскливо и протяжно.
Домой возвращались верхом. Я специально не брал сани. Верховая езда по морозу весьма способствует выветриванию остатков хмеля. Поэтому со мной находился Ахмед. Он больше никому не доверяет во время конных прогулок. Вот если бы я ехал в санях, тогда бы меня дожидался Василий. Уж не знаю, как они договорились между собой, но это деление проводится между двумя слугами неукоснительно.
По дороге я решил, что Флейшман в общем-то прав. Я просто придумываю отговорки там, где надо действовать. И не петровского гнева страшусь. Ох, не его.
Кажется, я готов был сорваться и прямо сейчас мчать сломя голову в Москву. Единственное, что удерживало, – завтрашние учения. Офицер не может нарушить данного слова. Сам объявил, следовательно, должен явиться. Иначе какой я офицер?
А вот после учений…
Мысль согрела. Я начал представлять, как завтра вечером сорвусь из Коломны, а там будь что будет.
Уже около усадьбы мое внимание привлек горящий в окнах свет. В это время большинство людей давно спит. Тут же такое впечатление, будто слуги затеяли свою гульбу по случаю гульбы хозяина. Но почему на втором этаже? В моем кабинете, к примеру?
