Судя по всему, мне намекают на сотрудничество, и это пряник. Может, еще пожрать что-нибудь приличное принесут. Кнутов у них намного больше, но и предъявят мне их, видимо, позже. Ладно, пока будем использовать предоставленные блага цивилизации. Есть вода, мыло, грязная форма и провонявшее белье, да и сам я тоже не благоухаю. Когда мордоворот, которого я условно окрестил младшим, принес мне аппетитно пахнущую кастрюльку с набором посуды, то застал меня в одних мокрых кальсонах, все остальное я развесил на спинках кровати.
— Ты… — мордоворот аж задыхается от возмущения.
— Что я? Я крана с водой с февраля не видел. А ты давай беги, докладывай. Эй, кастрюлю оставь!
Когда примчались оба мордоворота, я уже выскребал картошку с американской тушенкой со дна кастрюльки. Если бы влезла голова — вылизал, ничего вкуснее в жизни не ел. Старший мордоворот швырнул на кровать белый сверток.
— Надевай! Форму твоего размера не нашли.
Сверток оказался комплектом красноармейского белья, не нового, но чистого. Надел.
— На выход!
Вышел. Увели недалеко, соседняя дверь оказалась входом в душевую.
— Десять минут, — расщедрился старший.
Десять минут — целая вечность, но все равно не уложился. Вода в душе только холодная, обливался, пока в дверях не появилась морда.
— Заканчивай!
И когда я перекрыл воду, швырнула мне полотенце. Точно не тюрьма это, не тюрьма. Прием арестованных не отработан: ни шмона, ни санобработки. И вертухаев всего два, они же и пищу разносят. Через пять минут я уже оказался на вершине блаженства, то есть на кровати. Хотел проанализировать сегодняшний день, но не заметил, как провалился в сон.
Мордовороты подняли меня посреди ночи. Ну что за дурацкая привычки допросы ночью проводить? Нет, чтобы утром, на свежую голову, после завтрака — посидели, поговорили и разошлись довольные друг другом. А тут спросонья голова ничего не соображает.
— На выход!
— С вещами?
Шутка юмора не удалась, младший мордоворот отвесил мне подзатыльник.
— Поговори мне еще.
Натянул еще сырую форму, сунул ноги в сапоги.
— Руки за спину, — поприветствовал меня старший.
— И вам не хворать, — ответил я.
Мое ослиное упрямство стоило мне второго звонкого леща от старшего, после которого я, наконец, заткнулся. Дальше шли молча. По дороге я еще раз убедился, что никакая это не тюрьма. Здание одноэтажное, система коридорная. В коридор выходили обыкновенные двери без глазков и кормушек, никаких надзирателей в коридоре не было. С каждой стороны коридора по шесть дверей, часть противоположного крыла закрыта перегородкой со стальной дверью. Скорее всего, это обыкновенная общага, одна из комнат которой превращена в мою камеру.
— Лицом к стене! — скомандовал старший мордоворот возле одной из дверей.
Я ткнулся лбом в стену, дверь открылась.
— Заходи!
За столом сидел и что-то писал вчерашний полковник-майор. Бугаи усадили меня на табурет, стоящий посреди кабинета, руки спереди сковали наручниками. Полковник оторвался от своей писанины.
— Свободны.
— Есть!
Мордовороты покинули кабинет, и мы остались один на один. Я никак не мог понять, кого он мне напоминает. Не вязался его возраст, да и весь образ с энкавэдэшной гимнастеркой и рубиновыми ромбами в петлицах. Слишком он для них молод. И вдруг понял — выпускника российского вуза, успешно отмазавшегося от армии и попавшего на работу в представительство крупной иностранной компании, вот на кого он похож. К сорока годам он достигнет должности старшей шестерки, а после сорока пяти компания полностью его выжмет и вышвырнет на помойку жизни. Сама же наймет другого свеженького выпускника с бьющими через край амбициями. Но сейчас он счастлив и горд собой: его ведь взяли на работу в известную иностранную компанию, а его бывшие одногруппники остались за бортом.
Полковник-майор вытащил бланк протокола допроса и снова взял ручку. Пошли стандартные вопросы: фамилия, имя, отчество. Однако уже на четвертом вопросе все и началось.
— Год рождения?
— Девяносто восьмой.
Полковник-майор пристально уставился на меня.
— А может, шестьдесят восьмой? Одна тысяча девятьсот. Ну, что замолк? Узнаешь?
Он выдвинул ящик стола, запустил туда руку и швырнул на стол блеснувший металлом браслет из нержавейки. На столе лежали мои кварцевые часы, на которые я выменял хлеб во время выхода из окружения под Брянском.
— Первый раз вижу.
— Хватит ваньку валять!
Полковник хлопнул ладонью по столу, аж чернильница подпрыгнула. Затем вытащил из папки листок бумаги и театральным жестом бросил его на стол.
— А вот колхозник, у которого вы на эти часы выменяли две буханки хлеба и шмат сала, хорошо вас запомнил. «Около сорока лет, высокий, здоровый такой, с большой лысиной, винтовка у него была самозарядная. Следовал он еще с двумя красноармейцами на тракторе с кузовом. К трактору была прицеплена закрытая брезентом пушка на четырех колесах. Еще помню, что тракториста они называли Петровичем…» А вот показания красноармейца Семяхина: «…во время ночевки в одной из деревень командир нашего расчета ушел вместе с хозяином дома. Вернулся он минут через десять с двумя буханками хлеба и куском сала. Этим мы и питались еще два дня…» Отрицать будешь?
Отрицать глупо, припер он меня, но признавать свою собственность тоже не хочется — до появления кварцевых часов еще лет тридцать. Пока я раздумываю, пауза затягивается.
— Между прочим, выпуск этой модели фирма начала только в две тысячи четвертом году.
Ну да, в две тысячи четвертом друзья на день рождения новую модель подарили. Мне бы за эту оговорку полковника ухватиться, но голова в этот момент была занята другим: признаваться или нет? Пока пялился на часы, отметил, что они стоят — батарейка закончилась, а ведь по моим прикидкам ее должно было хватить еще года на полтора. Везде кидают.
Полковник-майор решает меня дожать.
— А эта вещичка была зашита в вашем вещмешке.
На стол брякнулась желтая цепочка с крестиком.
— Хорошо спрятали, при беглом обыске и не найдешь. Ваша? Или тоже отрицать будете?
— Не буду, мои вещи.
— Значит, подтверждаете год рождения?
— Подтверждаю. Мой год рождения одна тысяча девятьсот шестьдесят восьмой.
Полковник-майор что-то интенсивно строчил в бланке протокола.
— Как вы попали в сорок первый год и чем здесь занимались?
— Как попал, не знаю. А чем занимался? Карьеру, блин, делал. Вот уже до сержанта дошел.
— Тоже мне, карьеру сделал — сержант, — фыркнул полковник-майор, оторвавшись от своей писанины, — не то что до мамлея, до страшного сержанта и то не дотянул.
