— Как их нашли, и сколько они продержались?
— От нескольких часов до пяти дней. А нашли их через энкавэдэ. Одни сами пришли, других задержали как подозрительных, одного достали из психбольницы.
— Через замнаркома, который у вас на подсосе сидит?
Брови Гарри удивленно поползли вверх.
— Как вы узнали?
— Догадался. Приказ о моем аресте уж больно грозный был. И что с ними дальше стало?
— Не могу ответить на ваш вопрос, они были возвращены в свое время, их дальнейшей судьбой мы не интересовались.
Врет или нет? Будем надеяться, что нет.
— А я на чем спалился?
— На особисте из запасного полка Брянского фронта. Он на вас запрос послал в Ленинград. Ответ об отсутствии компрометирующих сведений ходил долго и по известным причинам до адресата не дошел. Но сотрудник, который, в конце концов, вскрыл конверт, проявил бдительность, уж больно подозрительной была ваша личность. Гражданин непризывного возраста из Ленинграда был призван белорусским военкоматом, который через несколько дней оказался на оккупированной территории. Вас проверили по всем учетам, и оказалось, что такого человека не существует, то есть вас совсем нет, нигде. Решили, что вы немецкий шпион, начали искать, дело пошло по инстанциям и, в конце концов, попало к нам. А мы проверили вашу личность по базам начала двадцать первого века и сразу нашли. Вы просто сдвинули свою биографию на семьдесят лет.
— Если придумать себе легенду и новое имя, то можно легко засыпаться на мелочах. Я же не профессиональный разведчик.
— Понятно. Но вы представьте, какой мы испытали шок, когда узнали, что уже почти год по этому времени шляется «попаданец»! Единственное, что нас успокаивало — вы не исчезли и после своего провала в прошлое. Значит, выжили и вернулись обратно. Вас начали искать с утроенным рвением, но вы слишком хорошо запутали следы.
— Ничего я не путал, в хаосе отступлений сорок первого все происходило естественным путем.
— Неважно. Вас почти нашли, но тут немцы прорвались к Воронежу, и все поиски стали невозможны.
— А как только я выбрался из этого пекла, меня сразу взяли. Группу из Москвы не стали посылать из соображений секретности?
— Да. Кто-нибудь из них мог проболтаться кому не надо о доставленном шпионе, да и забрать вас к себе было бы сложнее. А так — много исполнителей, каждый делает свой маленький кусочек работы, и никогда не будет интересоваться дальнейшей судьбой арестованного.
— А на последнем этапе вы перехватываете меня с помощью приказа вашего высокопоставленного энкавэдэшника.
— Совершенно верно. Согласитесь, все получилось как нельзя лучше.
— Соглашусь. А хомячина?
— !?
— Лейтенант гэбэ, который меня сопровождал.
— Почему хомячина?
— Похож очень.
— Никогда его не видел. Этот будет молчать. Он хороший исполнитель, все, что ему поручено, выполнит наилучшим образом, но абсолютно безынициативен. А получив новую должность, он про вас вообще забудет.
Со своей судьбой мне все стало ясно, была, правда, еще пара скользких тем, и я не удержался, спросил:
— Вы можете переместиться в любое время?
Гарри помедлил, но все-таки ответил:
— Нет, конечно, есть масса ограничений. Например, невозможно переместить вас в ваше объективное будущее, хотя бы в две тысячи двенадцатый год. Нельзя вернуться в прошлое после даты своего рождения и еще девять месяцев, то есть не получится встретиться с самим собой. Зато мы сможем вернуть вас в момент исчезновения. Никто ничего и не заметит.
— А как же субъективный год, который я прожил здесь?
Гарри только развел руками.
— Мы не боги.
— Понятно. Еще вопрос: мы с вами из одного времени?
— Нет, объективно мы живем на тридцать лет позже, но в две тысячи одиннадцатом я живу одновременно с вами. Надеюсь, вы не станете разыскивать меня с целью мести? Свой год вы назад уже не вернете, а я в этом году еще ни в чем не виноват и о путешествиях во времени знаю еще меньше вашего.
— Делать мне больше нечего, я не кровожаден. Скажите, а какого черта вам здесь вообще надо? Чего вы сами в этот сорок первый лезете и нас с собой тащите?
— Вы же такой догадливый, — ухмыльнулся Гарри, — вот и догадайтесь.
Хорошо, попробуем догадаться. В исторический процесс они не лезут, наоборот, блюдут неизменность существующей реальности. Изучают историю? Смешно. От Гарри просто прет прожженным дельцом, несмотря на аристократическую приставку «сэр», он бесплатно на историю работать не будет. А что есть в сорок первом, что имеет приличную цену и не влияет на ход истории?
— Брошенная военная техника? Неповрежденная, аутентичная техника, любой музей отвалит приличные бабки.
— Отвалит, — согласился Гарри, — и даже экспертизу проводить не будет.
Мне бы на этом остановиться, но меня уже понесло.
— А еще можно ценности, утерянные при эвакуации, прихватить, произведения искусства уничтоженные. Если с умом поработать, то много чего можно найти. Один Екатерининский дворец в Пушкине чего стоит! Кстати, не потому ли Янтарную комнату до сих пор найти не могут?
Если я думал смутить Гарри, то не на того напал.
— Мы делаем благородное дело, мы спасаем произведения искусства мирового значения…
— Я сейчас разрыдаюсь от умиления — произведения они спасают! Крысятничаете вы по углам мировой бойни. Мародеры! Гробокопатели! Не боитесь, что я по возвращении о вас все расскажу?
— Расскажите, расскажите. Только о чем? О том, что потомки изобрели машину времени и ценности, а также произведения искусства, погибшие в прошлом, таскают в будущее? Книжку об этом напишите, интервью на телевидении дайте, фильм, наконец, снимите. И понастойчивее, понастойчивее.
То, что советует Гарри — кратчайший путь в дурдом, но крыть было нечем. Тон Гарри стал ледяным, как арктический айсберг.
— У вас есть еще вопросы?
Вопросов больше не было.
— У меня все, спрашивайте.
Гарри прошел от кровати в дальний угол, вернулся, пристально рассматривал меня секунд десять и только потом заговорил.
— Все нормальные «попаданцы» сразу на товарища Сталина выйти пытаются или к Лаврентию Палычу на прием попасть. А вы? Образованный человек, инженер, более того, кандидат наук, а чем занимаетесь? Полтора года простым красноармейцем…
— Сержантом, — автоматически поправил я.
— Это несущественно. А в органы-то чего сразу не пошли?
— Зачем вам это знать?
— Я хочу знать, с кем имею дело и что можно ожидать от других, попавших в схожие обстоятельства.
— Прийти в НКВД? Самому? Не имея никаких доказательств? Попал бы в психушку, в лагерь или к стенке поставили.
