Трое? Плеханов, Мартов, Аксельрод? Наверно, они! Махровые из махровых.
"III съезд признал неправильность того поворота к устарелым, отжившим взглядам экономизма, который наметился в нашей партии, но в то же время съезд создал точные и определенные, закрепленные уставом партии, обязательным для всех членов ее, гарантии прав всякого меньшинства".
И дальше:
"Но кроме этих общих и основных задач социал-демократической рабочей партии, переживаемый революционный момент выдвигает перед ней роль передового борца за свободу, роль авангарда в вооруженном восстании против самодержавия. Чем упорнее становится сопротивление царской власти народному стремлению к свободе, тем могучее растет сила революционного натиска, тем вероятнее полная победа демократии с рабочим классом во главе ее. Проведение победоносной революции, отстаивание ее завоеваний возлагают гигантские задачи на плечи пролетариата. Но пролетариат не испугается великих задач. Он с презрением отбросит от себя тех, кто сулит ему несчастья от его победы. Российский пролетариат сумеет исполнить свой долг до конца. Он сумеет стать во главе народного вооруженного восстания. Он не испугается трудной задачи участия во временном революционном правительстве, если эта задача выпадает на его долю. Он сумеет отбить все контрреволюционные попытки, беспощадно раздавить всех врагов свободы, грудью отстоять демократическую республику, добиться революционным путем осуществления всей нашей программы-минимум… Победив в предстоящей демократической революции, мы сделаем этим гигантский шаг вперед к своей социалистической цели, мы сбросим со всей Европы тяжелое ярмо реакционной военной державы и поможем быстрее, решительнее и смелее пойти к социализму нашим братьям, сознательным рабочим всего мира, которые так истомились в буржуазной реакции и духовно оживают теперь при виде успехов революции в России. А с помощью социалистического пролетариата Европы мы сумеем не только отстоять демократическую республику, но и пойти к социализму семимильными шагами.
Вперед же, товарищи рабочие, на организованную, дружную и стойкую борьбу за свободу!
Да здравствует революция!
Да здравствует международная революционная социал-демократия!
Центральный Комитет РСДРП"
Бауман выпрямился.
Когда это было написано?
В заголовке газеты:
"Женева, 27 (14) мая 1905 года".
Мая! А сейчас… сентябрь? Октябрь?..
Смысл Надиной записки ясен. До последней точки. Без всякой химии. Только об одной «операции» с возможным смертельным исходом и может идти речь. "Вооруженное восстание". Ясно. Только идиот может не догадаться, о каком «отце» говорит записка. «Царь-батюшка», "отец" — почетнейший титул во всех челобитьях от незапамятных холопских времен царской Руси. Теперь не «челом» оружием будем бить! "Операция"…
Без него, Баумана? Нет! Конечно же! Идти на всё, но вырваться…
"Все сбились с ног". Действительно, можно себе представить, что там делается, если восстание на очереди! Разве каких-нибудь рук хватит? Правда, «мама» уже здорова. «Мамой» в конспирации звали Московский комитет. Стало быть, оправились от провала. "Ко-рень зуба"-Ко-зуба цел. "Абсолют-но"-значит, и Леля, Абсолют, на воле… Это чудесно, конечно! Абсолют — превосходный работник, а Козубе по нынешним временам цены нет: москвич; коренной, наследственный пролетарий; связи по всем заводам; популярность среди рабочих громадная. Но сейчас, если на очереди выступление, — мобилизация всех сил нужна, до последнего. Как Ильич говорит: каждого человека ребром ставить нужно. Надо вырваться, вырваться, доподлинно, любой ценой!
Опять прильнул к глазку надзирательский глаз. И отдернулся успокоение: заключенный сидит, раскрытая книжка в руках.
Газета — за пазухой. Клочья изорванной мадонны — в "мертвом углу".
Любой ценой! Конечно, не ценой показаний. Об этом, само собой, не думали там, «домашние», когда Надя писала записку. Любой путь, кроме этого.
Побег? Невозможно. Незаметно не выбраться, а пробиться голыми руками сквозь два военных караула, десяток затворов… Бред! Изолятор — в третьем этаже: ни вниз, ни на крышу.
Стало быть, долго раздумывать, собственно, не о чем. «Все» приводится к одному-голодовка. Голодовкой заставить выпустить на поруки…
О ней, наверно, и говорит Надина записка, потому что идти на голодовку значит идти "на все", до смерти включительно. В этом, и только в этом, сила голодовки: в угрозе смертью. Если тюремщикам не будет ясно, неоспоримо, что именно так-до конца, — решена голодовка, они никогда не уступят. Идти — до смерти. Только — голодовка!
Бауман встал, прошел по камере. Три шага от стола и до двери. Поворот. Опять три шага.
Смерть? Ерунда. Он же врач, он знает.
Если в голодовках люди и доходили до самого смертного порога, то на это была их собственная воля, или, вернее, собственное безволие. Нежелание жить. Поэтому они кончались в несколько дней: на большее не хватало запаса… не белков — воли. Живое- доподлинно живое — тело не так-то легко обессилить. Для этого надо «сжечь» пятьдесят — шестьдесят процентов его веса, а на это, при разумном расходовании, надо не меньше двух месяцев, а то и восьмидесяти дней. Он помнит это еще со студенческих лет, когда учил законы обмена. Формула забылась. Но основное в памяти твердо: расход двадцать семь — тридцать калорий в день на килограмм веса. Для человека среднего веса смертная потеря не раньше, стало быть, как через два месяца. Конечно, если на это есть воля…
Три шага, поворот, опять три шага. И опять охранный зрачок в глазке двери.
Два месяца. О смерти голодной даже не приходится думать. Уже потому, что те, там, на воле, не дадут ему этого срока. Может быть, не дадут и тех нескольких дней (сколько-не рассчитать!), раньше которых не сдастся «начальство». Правда, он, конечно, не один будет голодать… Как только в тюрьме станет известно, что он объявил голодовку, товарищи поддержат: это ускорит развязку. Осенью прошлого года здешние, «таганские», большевики уже голодали: это было перед самым переводом его в изолятор. Тогда уступки даны были на одиннадцатый день. Теперь прокурору придется сдаться пораньше, если волна на подъеме. Тогда же было затишье.
Голодовка.
В Средне-Тишинском, на Пресне, на третьем этаже, в крошечных двух комнатках гулом гудели рабочие. Туманом висел густой махорочный дым. Козуба над раскрытым ящиком, в котором рядами поблескивали новенькие, чистенькие, ровные — один к одному — браунинги, убеждал наседавшего на него худого вихрастого рабочего:
