для него действительно нет ничего страшнее, чем снова смотреть на смерть друга и быть не в силах помочь.
Приблудный хотел пожалеть его. Утешить, сказать, что не нужно переживать, что лучше умереть одному, чем двоим, и что Ильф это знает, и именно поэтому он так спокоен…
Рассказать, что только Учитель знает, как их спасти – только он понимал, что Петров все равно не поверит.
А еще Ваня знал, что будет дальше. Учитель ему рассказал.
«Петров начнет умолять тебя застрелить его».
– Ваня, пожалуйста, только не Илю. Убейте меня, не его. Я… не хочу снова на это смотреть.
– Молчите! – не выдержал Ваня. – Илья, скажите ему! Он вас послушает!..
Ильф, неподвижный, застывший в соляную статую, шевельнулся и взглянул в глаза соавтору:
– Женя, вы не волнуйтесь. Все же в порядке.
– Ильюша, пожалуйста…– он говорил прерывисто, словно снова не мог дышать, – я больше не смогу… одному.
– Если там, дальше, есть еще что-нибудь, я вас дождусь.
Странно, что Петров не плакал, он же был неженкой. Просто смотрел на соавтора и бормотал «не надо, не надо» – как будто, в самом деле, это от Ильфа зависело.
И это было даже страшнее слез.
Ваня не хотел стрелять. Просто по-другому было нельзя.
Он уже не мог опустить пистолет и сказать товарищам, что пошутил, потому, что за ним уже бежали со стороны Госпитального моста. Не услышать вопли и топот мог только глухой.
Учитель знал, что так будет.
Он это предвидел.
– Эй, вы, там, бросьте пистолет! Руки за голову, быстро!.. – закричали сзади, но Ваня не мог позволить себе обернуться, потому, что все решали секунды
Он не хотел нажимать курок, но…
– Учитель сказал, что я вас спасу.
Приблудный выстрелил и отшвырнул от себя пистолет.
Ильф, неподвижный, спокойный, в последний момент все же дернулся – не то от страха, не то от пули – взмахнул руками и упал в Яузу спиной вниз.
Всплеск заглушил крик Женьки, а в следующую секунду Приблудному уже заламывали руки – и у него не было сил, чтобы сопротивляться.
Возможно, Учитель знал и это.
Только Учителя здесь не было.
Ваня прикрыл глаза, позволяя помощнику Ганса Гросса и еще какому-то молодому человеку надеть на себя наручники и хорошенько повозить мордой по набережной. И только шептал:
– Я их спасу. Я их спасу. Я их спасу.
Он лежал, закрыв глаза и ощущая, как на него надевают наручники, и думал, что теперь Учитель не сможет вытащить его из каталажки, а если что-то пойдет не так, грехи понадобится отмаливать совместно, и вообще…
Приблудный не успел додумать эту мысль, потому, что над ухом заорали:
– Евгений Петрович, стойте, не вздумайте!.. Мы его вытащим! Вытащим!..
Ваня вздрогнул, распахнул глаза: это кричал тот самый молодой человек, он, кажется, маскировался под спортсмена. Приблудный перекатился лицом вверх и успел увидеть, как Петров, в брюках и в свитере, перелезает через парапет и, на секунду повиснув на руках, соскальзывает в Яузу. И что почему-то блестит металлом его сброшенное пальто.
– Вася, черт вас дери, почему вы его не схватили?!
Молодой милиционер наседал, возмущаясь, и помощник Ганса оправдывался, разводил руками: он отвлекся, отвернулся от Петрова только на секунду, и то потому, что сам собирался лезть в Яузу за пострадавшим, а тут…
– Он бы все равно спрыгнул, – пробормотал Приблудный не то им, не то самому себе. – Так и должно быть.
Учитель сказал, когда Ваня выстрелит в Ильфа, Женя прыгнет доставать его из реки. Просто потому, что не сможет по-другому.
Учитель сказал, что есть боль сильнее. Чем что? Приблудный не спросил. Не до этого как-то было. Кажется, тогда он кричал на Учителя и называл его обидным словами. Не верил ему.
А потом Учитель сказал, что если Ильф и Петров пройдут сквозь огонь и воду, как сам Учитель, никто уже не посмеет причинить им вред, а значит…
– Мы их спасем.
29.08.1942
Москва, набережная реки Яузы
И.А. Файнзильберг (Ильф)
– Если там, дальше, есть еще что-нибудь, я вас дождусь.
Я хотел успокоить Женьку, объяснить, что все в порядке, но с учетом того, что я стоял на скользком парапете спиной к Яузе, а Иван Приблудный собирался меня пристрелить, это было непросто.
Мы знали, что так и будет – нас предупредили – но, если честно, выслушивать инструкции Ганса и надевать под пальто железный нагрудник было и в половину не так страшно, как лезть на парапет под дулом пистолета. Если в этот момент что-то и утешало, так это то, что Распутин с Приблудным пока вроде собираются пристрелить только меня, а от Жени они отстали.
Только вот самого Петрова это не утешало ни черта.
Бедный Женя, он стоял весь белый, и, не сводя с меня полных ужаса глаз, бормотал что-то Приблудному. Вроде того, что не надо стрелять.
Я хотел сказать Женьке, чтобы он взял себя в руки и прекратил унижаться перед этим типом, но это все равно бы не помогло. Инструкции Ганса Гросса вылетели у него из головы – да они и все равно были рассчитаны только на то, что Приблудный не станет стрелять в голову. Потому, что там уже ничего не поможет, только прощаться.
«Если там, дальше, есть еще что-нибудь, я вас дождусь».
Мы ведь были атеистами, оба.
Но если мы встретились здесь после смерти, то почему бы нам не встретиться где-нибудь еще, правда?
Как там Булгаков рассказывал? Каждый получает то, во что верит? Тогда можно я буду верить в то, что больше никогда не останусь одиноким?
Раз уж верить в то, что мы
