Гондола с треском ударилась о землю, и ее накрыло огромное скомканное полотнище. С «парабеллумом» в руке Берестин спрыгнул на снег.
Пройдя большую излучину, снегоход, не встречая больше никаких препятствий, словно действительно вниз под горку, как с детства представлял себе направление на юг Левашов, заскользил по ледяному панцирю реки, между едва заметных вдоль берегов полосок леса, свободно разгоняясь до стокилометровой скорости.
Провожая Левашова, Шульгин веселился:
– Не дальняя разведка, а прямо тебе пикничок! Если и не на обочине, то в поисках оной…
«Да, не сравнить с тем, что достается сейчас Сашке и Алексею, – подумал Левашов. – Теснота, грохот, тряска, вонь солярки и дизельных выхлопов… А здесь – панорамные окна, мощная печка, просторный салон с мягкими креслами, газотурбинные двигатели…» И не потому он выбрал этот пижонский «Сноуберд», что для реки такая штука в самый раз, а наоборот – маршрут подгонял под технику. «Если бы не Лариса, – решил Олег, – я бы тоже пошел на броневике. А куда денешься, если нож к горлу: или берешь меня с собой, или, мол, возвращаюсь в Москву насовсем… Отчего это бабы всегда могут ставить такие условия? Чего, казалось бы, проще – сказать в ответ: ну и как знаешь. Нет, не дает что-то так ответить…»
Но тем не менее, несмотря на все свои рефлексии, Олег был очень близок к тому, что называется счастьем. Свистят за спиной турбины, траки едва касаются твердого наста, солнце бьет через дымчатый козырек, рядом – тревожащая душу и неравнодушная к тебе девушка сидит, откинувшись в пологой чаше кресла, на губах у нее тень улыбки. И она только с тобой, и так будет долго…
Счетчик едва успевает отбивать километры. И день, и два, и еще. Река тянется и тянется без конца. Иногда ее сжимают стокилометровые скальные обрывы, потом она вновь выбегает на равнины, титаническая река, Амур или Амазонка здешних краев, и невозможно представить, где и в какое море она впадает.
Первые сутки Левашов еще чувствовал некоторую скованность. Все же впервые они с Ларисой оказались настолько одни, почти как в космической капсуле. И были у него перед походом сомнения: как поведет себя выросшая на московских асфальтах и избалованная прошлой жизнью девушка? В плавании на «Ермаке» и тем более – в форте был и сервис другой, и женское общество… Зимний поход есть зимний поход, пусть и не на собаках по Юкону, забот и сложностей хватает. Однако держалась Лариса вполне подходяще, не хуже многих знакомых Левашову парней, а то и лучше, пожалуй. Выходит, что можно на нее положиться. Долгими часами на маршруте и на привалах они говорили много и о многом.
– Удивительная вещь – романтизм, – сказала как-то Лариса, когда они вспомнили вдруг Джека Лондона. – Моряк он был, знал жизнь во всех подробностях, а помнишь, как он описал последнее плавание Ван-Вейдена с Мод на шлюпке? В «Морском волке»?
Левашов в принципе помнил, хоть и напрочь забыл настоящую фамилию Хэмпа, и удивился, что Лариса сказала именно Ван-Вейден, а не Хэмп. Словно на литературоведческом семинаре.
– Ну, так они и после двух недель плавания сохранили возвышенно-салонный стиль отношений… А как это у них получилось? Представляешь, что значит две недели вдвоем в десятиметровой шлюпке?
Левашов, конечно, представлял. Но факт, что она отчего-то вспомнила об этом романе и наверняка провела параллель между его героиней и собой, говорил о многом.
– Сама же сказала – романтизм, – ответил он. – А иначе был бы соцреализм или даже натурализм…
– Вот я и думаю, а может, они и в самом деле так воспринимали мир?
– Возвышенно и чисто?
– Ага…
– Черт его знает. А в реальной жизни в открытую посещали бордели те самые романтики, и никого это не шокировало. Все может быть. Вон у нас довоенное кино… Смотришь, и оторопь берет – «Волга-Волга», «Светлый путь», а вокруг – тридцать седьмой год! И большинство верило, что настоящая правда – на экране… Или сейчас врут, что верили.
Хоть они и не на шлюпке по океану плыли, все же совместное многодневное пребывание в ограниченном объеме снегохода сильно упростило их взаимоотношения, чего, кажется, Лариса и хотела. Такой несколько парадоксальный способ сближения был вполне в ее стиле, и все обошлось без пошлых, в ее понимании, признаний и обещаний.
…Монотонная гонка по бесконечному катку начинала надоедать, несмотря на все усилия Левашова разнообразить жизнь, включая обучение Ларисы вождению «Сноуберда», охоту, подледную рыбалку и даже солдатскую баню в палатке, организованную из столитровой бочки, камней и двух паяльных ламп.
– Так и до экватора доберемся, – меланхолически сказал Левашов, трогая снегоход после очередной ночевки.
– А далеко до него?
– Да тысяч пять наверняка будет. Или чуть больше…
Ежедневные сеансы связи с оставшимся на хозяйстве в форте Новиковым утешали только тем, что не приносили никаких известий об успехах Берестина и Шульгина, шедших, соответственно, на юго-восток и юго-запад.
«Или у здешних жителей совсем нечеловеческие вкусы и реки их не привлекают, либо северное полушарие у них вообще необитаемо», – решил Левашов.
Позади осталось больше тысячи километров – и ничего.
Однако библейские истины сохранили свое значение и в мирах потусторонних. Ибо сказано в Писании: «Ищите – и обрящете».
Пейзаж, уже порядком примелькавшийся, вдруг изменился. Береговой рельеф стал другим. Далекие берега, почти скрывавшиеся в морозной дымке, словно двинулись навстречу друг другу, сжимая ледяное русло реки зубчатыми откосами. Снегоход оказался на дне титанического каньона. Похоже, что здесь река пробила себе пусть сквозь отрог горного хребта, в минувшие геологические эпохи взломанный тектоническими катаклизмами. Зрелище было фантастическое и грозное.
Высокие темно-бордовые столбы обнаженного гранита или базальта встали из-за очередного поворота. Они упирались в небо, поразительно похожие на выстроенные рядком обоймы трехлинейных винтовых патронов. Их истинная высота осознавалась лишь тогда, когда становилось понятно, что зеленая щеточка внизу – не кустарник, а все тот же мачтовый лес.
И все же не пейзаж сам по себе создавал новое, непривычное ощущение. Было здесь что-то еще, неосознанное, но тревожное.
Олег довернул чуть правее, каменная гряда надвинулась, гусеницы застучали по неровностям берегового припая, и Лариса схватила его за руку.
– Смотри…
Он увидел. Сначала громадное, черно-блестящее пятно оплавленного гранита на отвесной стене, а еще через мгновение – вмерзшее в лед сооружение, которое, несмотря на непривычные формы, не могло быть не чем иным, как кораблем, судном, одним словом – приспособлением для передвижения по воде. Было в нем нечто от китайской джонки, и от десантной баржи, и от парохода, плававшего по Миссисипи в середине прошлого века.
