Абориген пришел в себя довольно быстро. Сел, опираясь рукой о землю, другой рукой потрогал голову.
Потом он поднял взгляд и увидел Берестина. Алексей ожидал, естественно, негативной реакции, и пистолет был у него наготове, но пилот повел себя совершенно нестандартно. Вскочив на ноги, он начал что-то быстро говорить, энергично жестикулируя и показывая то на транспортер, то на Берестина. Язык жестов был у него развит даже лучше, чему у сицилийцев, но только один показался Алексею более-менее понятным – когда воздухоплаватель приложил большие пальцы к вискам и зашевелил остальными, отставленными в стороны.
– Ну-ну… Это еще неизвестно, кто из нас кто. Чего ж ты-то сразу начал бомбы кидать?
Он показал на дирижабль, на обугленное пятно земли, на ствол пулемета и развел руками.
Услышав голос Алексея, абориген насторожился, затем неуверенно произнес фразу явно на другом языке.
– Нет, этого я тоже не понимаю, – с сожалением показал головой Берестин. Но то, что потерпевший туземец не кидался на него врукопашную и вообще – не выглядел настроенным враждебно, сильно обнадеживало. Правда, бдительность Алексей не терял. Мало ли какие у них обычаи.
Дальнейшие действия пилота подтвердили первое впечатление. Он явно не собирался видеть в Берестине врага. Поняв, что речевой контакт не налаживается, валгаллец замолчал, подошел к транспортеру вплотную, потрогал броню, обошел вокруг, с интересом присел перед гусеницей. Обернулся к Алексею и что-то спросил.
Берестин уловил вопросительную интонацию и обрадовался. Значит, взаимопонимание в принципе возможно. Абориген сопроводил свои слова движениями рук вправо-влево. Надеясь, что понял правильно, Алексей ногами вперед нырнул в люк, нажал кнопку стартера. Из трубы с грохотом ударил столб синего дыма, и пилот невольно сделал шаг назад.
Берестин на первой скорости проехал метров двадцать, показал повороты, переключился на задний ход и вернулся на место. Заглушил дизель и вылез.
Демонстрация явно восхитила туземца, и он вновь разразился длинной тирадой.
– Нет, приятель, так у нас не получится, – ответил Алексей. – Начинать надо как-то по-другому…
Он подвел летчика к дирижаблю, показал на тело его товарища, сделал скорбное лицо и вновь развел руками.
Присев перед трупом, абориген бегло осмотрел его, кивнул, поднял на руки и отнес на десяток метров в сторону. Расстегнул комбинезон и что-то вытащил у убитого из-за пазухи. Может, документы, а может – смертельный медальон. Вернулся к гондоле, вынес из нее серый цилиндр размером с гильзу стомиллиметрового снаряда, положил на грудь покойника и жестом предложил Берестину отойти подальше.
Вспыхнуло ослепительно белое пламя, будто магниевое, и все. Осталось только черное пятно обгоревшей почвы, как и там, куда упала зажигательная бомба. И больше никаких следов.
Простота похоронного обряда удивила Алексея.
– Выходит, у вас тут тоже – жизнь копейка… – сказал он.
В течение ближайшего получаса они пытались найти взаимоприемлемые способы общения. Но если абориген свободно схватывал и повторял произносимые Алексеем слова, для Берестина чужая фонетика оказалась практически недоступной. Назвав себя и сопровождая имя постукиванием по груди, Алексей в ответ услышал длинную фразу. Ясно было, что летчик тоже представился, но из потока звуков Алексей выделил только сравнительно доступно звучащее слово «Сехмет» и повторил его, показав на собеседника. Тот ответил прежней фразой.
– Нет, это не для меня. Будешь Сехмет, и хватит. Ты – Сехмет. Так?
– Сехмет, – согласился абориген и тряхнул головой. Мол, что с тобой поделаешь…
Позже Алексей узнал, что Сехмет – не имя пилота, а часть воинского звания, в приблизительном переводе означавшего нечто вроде: «Начальник отряда из четырех боевых дирижаблей охраны Севера такой-то», но так уж и остался абориген Сехметом.
Вместе с летчиком Алексей осмотрел остатки дирижабля. И поразился, насколько интересно развивалась здесь техническая мысль. Имея самые общие познания в механике, он тем не менее сразу сообразил, что на Валгалле царил затянувшийся на многие столетия век пара. Силовая установка дирижабля состояла из очень компактной паровой турбины, работающей на топливе из серых кристаллических брикетов. От редуктора к винтам шли толстые гибкие валы. Команды с пульта управления по гидравлическим приводам передавались на рулевые машинки, отклонявшие винты в любом направлении. Турбина свободно реверсировалась. Специальный змеевик позволял нагревать газ в баллоне и маневрировать по высоте.
Для навигации имелся оригинальный гирокомпас, тоже с паровым приводом, альтиметр и спидометр, замеряющий скорость встречного потока воздуха. Радиосвязи, правда, не было. Да и трудно ее вообразить в мире, где электричество неизвестно.
Вооружение состояло из двух десятков бомб того же типа, каким Сехмет чуть не спалил Берестина вместе с транспортером. Выбрасывались бомбы с помощью паровой катапульты. А прицел был примитивный, открытого типа. Ничего огнестрельного Алексей не обнаружил. Но когда они покидали место боя, Сехмет взял с собой тяжелое пружинное ружье, мечущее массивные оперенные болты весом с килограмм каждый.
Еще Сехмет забрал из гондолы рулон карт, в которых Берестин ничего не понял, так как система координат и проекция исходили из совершенно нечеловеческой логики.
Как нормальный военный человек, Сехмет на прощание зажег свой дирижабль, и, даже отъехав на километр, Берестин зажмурился, когда полыхнул боезапас.
Не переставая удивляться легкости достигнутого взаимопонимания, Алексей показал на себя, на Сехмета и махнул рукой на северо-восток, в сторону своей базы. Сехмет согласился охотно и сразу полез в БТР. Внутри ему понравилось, только грохот дизеля и запах солярки поначалу заставляли его морщиться. А в кресле он сидел свободно и даже небрежно, будто век тут ездил, все осмотрел и обтрогал. Оптический прицел его восхитил, как и мощь, и дальнобойность пулемета. Достаточно удалившись с места боя и вообще с открытого пространства, где не исключалась (если в аборигенском воздухофлоте принято вылетать на патрулирование парами) еще одна встреча, Берестин выбрал подходящее место на дне заснеженного лесистого оврага, остановился и предложил пообедать. Консервы (тушеную баранину со специями) Сехмет есть не стал, а сыр чеддер, брауншвейгскую колбасу и маринованные грибы весьма одобрил. Сто граммов коньяку выпил, не поморщившись и даже почмокал губами, но от повторения отказался.
В спокойной обстановке Алексей рассмотрел своего нового знакомого повнимательней. Если сначала он показался ему вполне европеоидом, то сейчас стали заметны и отличия. Не настолько значительные, чтобы отнести его к какой-нибудь другой расе, но достаточные, чтобы, встретив подобный типаж на Земле, затрудниться определением национальной принадлежности. Скорее всего, дома Алексей принял бы его за центральноамериканца или жителя Антильских, к примеру, островов.
