Эсэсовский подполковник наслаждался предназначенной ему ролью. Наконец-таки ему удалось достигнуть положения, о котором он только мечтал в далёкие двадцатые годы. Когда его выкинули из армии на помойку при создании рейхсвера. Ему, выходцу из народа, прошедшему всю войну от первого дня до последнего в окопах переднего края, место в рейхсвере не нашлось. Не хватило заслуг! Зато в сто тысяч, ограниченные Версальским мирным договором, попали все наследники военной аристократии империи. Многие из которых просидели всю войну в штабах так и не понюхав пороха.
А также не ощутив запаха сгоревшего кордита, вони застарелых ран, тяжёлого амбре сопревшего на теле белья, смрада разлагающихся трупов, которые невозможно было убрать из-за пулемётного огня. Не познав тяжёлого отчаяния потери боевых друзей, не почувствовав боли рвущих тело пуль и осколков, и не осознав всей степени разочарования, когда Германия проиграла войну.
Зачем четыре года гнили в окопах? Зачем гибли целыми батальонами, повисая на колючей проволоке под секущим огнём пулемётов? Зачем травились газами, взрывались на минах, гибли от осколков снарядов? Зачем...?
Но теперь он отплатит за все свои унижения. Вот перед ним генерал, которого он может одним своим капризом обратить в ничто, в пыль, которую развеют ветры, и никто не вспомнит о существовании такого человека. Ведь, в приказе не упоминалось, что его обязательно нужно доставить живым.
- Могу вам сообщить, оберштурмбанфюрер, что разговаривал вчера с фюрером и никаких указаний о прибытии в Берлин он не отдавал. - Роммель успокоился. Это не желание Гитлера, а личная инициатива Гиммлера, или кого-то из его заместителей. А следовательно, никаких улик против него нет, а всего лишь подозрения. Но успокаиваться рано. Фанатичный блеск в глазах эсесовца настораживает. Этот может пойти на что угодно, если будет уверен, что сумеет оправдаться.
- Поэтому я считаю вас самозванцами. - Продолжил генерал. - И требую, чтобы вы сдали оружие.
Обнаружив направленные на них автоматы, двое других посланцев СС осторожно подняли руки вверх, но оберштурмбанфюрер рванул свою кобуру и выхватил парабеллум.
- Не дурите, оберштурмбанфюрер. - Постарался успокоить его Роммель. - Постараетесь открыть огонь, и тогда отсюда вы не уйдёте.
Но было поздно. Сверкнуло пламя на обрезе ствола парабеллума и упал на пол лейтенант охраны, прикрывший своим телом генерала. Затрещали автоматы, укладывая эсесовцев на пол, но хлопнул ещё один пистолетный выстрел. Роммель ощутил резкий удар в живот, согнулся пополам и стал оседать вниз, на тело своего верного охранника.
Загремели выстрелы снаружи. Вскоре в дот ворвался начальник охраны, кинулся к телу генерала, проверил пульс.
- Врача сюда, немедленно! - Привёл он в чувство солдат охраны. - Или найдите носилки! Двое носилок!
Лейтенант пытался открыть глаза, но те почему-то отказывались ему повиноваться. Его качало в такт шагам солдат его взвода, несущих своего командира к операционной. Наконец, он сумел приподнять непослушные веки, обнаружив над собой ослепительно синее небо.
"Где я? Почему меня качает?"
"Ну, конечно же! Мы с Магдой на озере, катаемся на лодке. А сейчас отдыхаем после томительных минут любви."
Он попытался протянуть руку, чтобы ощутить тело любимой, и провалился во тьму, окончательно теряя сознание.
Смертельно уставший хирург отбросил на стол с инструментами извлечённую пулю.
- Заканчивайте сами! - Бросил он своим ассистентам, повернулся и пошёл к выходу из блиндажа. Нужно хлебнуть глоток свежего воздуха, или следующим на операционном столе окажется он сам.
- Что с генералом? - Встретил его вопросом подполковник, дежуривший у входа всё время операции.
- Везение ему не изменило. - Хирург стянул лицевую повязку и вдохнул полной грудью воздух, поражающий своей свежестью после нескольких часов нахождения в операционной. - Рана, конечно, тяжёлая, но не смертельная.
- А лейтенант? - Осмелился спросить офицера один из солдат охраны.
- Мы не смогли ему помочь. - Хирург оглянулся на соседний блиндаж, служивший временным моргом. - У него была задета печень.
Солдат, выслушав это сообщение, отвернулся от офицеров, делая вид, что вслушивается в звуки затихающего боя. По его лицу текли слёзы...
30 августа 1941 года Севернее Кракова
- Что там? - Спросил генерал Катуков, отрываясь от стереотрубы.
- Сейчас начнут. - Отозвался начальник артиллерии армии, демонстративно зажимая пальцами уши.
Предупреждение оказалось не лишним. Мгновенно сверкнуло в окружающей темноте, взметнулись огненные столбы снарядов Катюш, расположившихся неподалёку, докатились оглушительные удары гаубиц большого калибра. Засверкало, загудело всё стреляющее оружие предстоящего фронта, возвещая о начале БОЛЬШОГО наступления, которого так ждали все части, сосредоточенные около старой польской столицы.
Генерал Катуков посмотрел на часы, отмечая время начала артподготовки, повернулся к командиру второго танкового корпуса полковнику Петрову.
- Ну, что, Иван, готовы твои орлы к наступлению?
- Конечно, готовы! - Отозвался полковник, перекрикивая гул артиллерии. - Почитай, три месяца этого наступления ждали.
Генерал только согласно кивнул головой. Действительно, три месяца ждали, пока в Кремле решатся на операцию такого масштаба, с использованием всей танковой армии. Не считать же таковой бросок к Лодзи месячной давности, в котором пришлось участвовать танковому корпусу его армии. Операцию тогда быстро свернули, хотя успех был налицо. Без особых проблем пробили фронт, легко ввели в прорыв танковый корпус, поддержанный двумя механизированными корпусами, не принадлежащими его армии. Легко продвинулись вперёд, беря город в клещи. Вышли на оперативный простор. И... получили приказ об отходе на вторые рубежи. А затем на третьи.
А потом, вообще, отход к самому Люблину, очередная переформировка и долгое ожидание, прерываемое только бросками к линии фронта отдельных бригад, задачей которых было ликвидировать очередной прорыв немецких дивизий.
Ждали, когда немцы выдохнутся. Кажется, дождались. В последние две недели батальоны Вермахта тупо бодали линии обороны советских армий, пытаясь оправдаться перед вышестоящими штабами, требовавшими стремительного выхода к Минску, Киеву, Каунасу и другим целям, намеченным в первоначальном плане войны.
Не получалось. По всей линии фронта наступило шаткое равновесие, выражавшееся в том, что советские и немецкие дивизии проводили в несколько раз больше, чем обычно, разведок боем, но так и не решались перейти в наступление, хотя бы, одной дивизией.
