Дисциплину в «Младшей страже» Мишка старался насаждать всеми возможными средствами. Немой его в этом начинании поддерживал, но избранная им методика, вследствие бессловесности, была весьма своеобразной. Постоянно таская на плече свернутый в кольцо кнут, Немой, заметив какой-либо непорядок, тут же весьма чувствительно щелкал провинившегося этим самым кнутом пониже спины. Но воспитательный процесс на этом не заканчивался.
После того как наказанный, дернувшись от неожиданной боли, вскрикивал: «За что?» – или иным способом выражал недоумение, Немой тыкал указательным пальцем в десятника, чьим подчиненным был провинившийся. Десятник был обязан тут же разъяснить подчиненному, в чем состоит его вина.
Если объяснить он не мог или объяснение не удовлетворяло Немого, то следующий щелчок доставался самому десятнику. Владел кнутом Немой виртуозно, и увернуться от наказания не удавалось еще никому.
Петька, несколько раз попавший под раздачу, попробовал было запретить ученикам своего десятка удивляться или иным способом реагировать на воспитательное воздействие господина наставника «Младшей стражи», но выполнить это требование было выше человеческих сил.
И вот однажды в такой же ситуации оказался Роська. Раздался щелчок кнута, крик «Ой! За что?» – и Роська узрел направленный на себя указательный палец Немого. За что был наказан его подчиненный, Роська не представлял себе совершенно, но говорить-то хоть что-нибудь было надо! И тогда Роська выпалил: «А за то, что осла за тайные места трогал!» Немой хрюкнул, свернул кнут и пошагал куда-то по своим делам.
С тех пор выражения: «Трогать за тайные места» и «Осел иерихонский» – получили в «Младшей страже» широчайшее распространение и употреблялись в самых разнообразных и неожиданных обстоятельствах и контексте.
* * *
Очередное облако наползло на обгрызенный с одного бока диск луны, Ратное снова на какое-то время погрузилось в полную темноту. И почти сразу где-то там, где находилась усадьба Кондрата, соперничающая размерами с лисовиновским подворьем, залился лаем пес. Это было не негромкое пустобрехство спросонья и для обозначения бдительного несения охранной службы, а полноценное гавканье на кого-то, кто в неурочный час надумал шляться по улице.
Лай подхватила еще одна собака, потом еще одна… Судя по распространению шума, ночной гуляка двигался в сторону усадьбы сотника Корнея.
– Приготовиться, – шепотом скомандовал Мишка. – Кажется, по нашу душу идут.
На крыше не то чтобы началось оживленное движение, но какое-то едва заметное шевеление распространилось от Мишки во все стороны, как волна от брошенного в воду камня. Ребята сбрасывали оцепенение долгого ожидания, поудобнее перехватывали взведенные самострелы, приподнимали головы, вглядываясь в темноту.
Собачий гвалт дошел до лисовиновской усадьбы и покатился дальше – к колодцу и главным воротам, но привычному уху была заметна разница: до определенного места собаки действительно облаивали прохожего, а дальше драли глотку просто за компанию. Луна выскользнула из-за облака и… ничего не произошло. Никого и ничего не видно. По всей видимости, подошедший или подошедшие затаились так, чтобы их нельзя было заметить.
Лай начал было уже утихать, но вдруг снова залился лаем пес, первым поднявший шум. Четвероногий хор повторно преисполнился энтузиазма, но теперь направление определить было уже нельзя – гавкали почти все собаки в селе. Луна, как на грех, снова «выключилась» – сплошная игра на нервах.
«Элементарно, сэр Майкл! Противник действует в соответствии с известной истиной: „Где лучше всего прятать лист? В лесу!“ Как уберечься от того, что тебя выдаст собачий лай? Да сделать этот концерт постоянным! В конце концов собакам надоест горлопанить: ну ходят люди и ходят, днем же не гавкают на каждого прохожего! Так вот и будут подходить по одному, по двое и накапливаться где-то рядом. Заодно будет время и понаблюдать за объектом атаки».
– Внимание! – снова скомандовал шепотом Мишка. – Всем затаиться, за нами наблюдают.
Всякое проявление жизни на крыше напрочь исчезло, казалось, что ребята даже не дышат. Собаки тоже начали постепенно умолкать, и тут по нервам ударил истошный петушиный вопль! Лежащие на крыше тела в унисон вздрогнули, откуда-то сбоку донеслось: «А, чтоб тебя…» – резко оборвавшееся, видимо от толчка в бок. А по всему селу на разные голоса уже перекликались «самодержцы» курятников. Мишке сразу вспомнились шолоховские персонажи, каждую ночь наслаждавшиеся петушиным пением возле распахнутого окошка.
«Между прочим, сэр, досиделись ведь герои „Поднятой целины“ до выстрела из темноты… Не напоминает нынешнюю ситуацию? Еще как напоминает!»
Через несколько минут, по окончании петушиных арий, от дома Кондрата опять покатилась волна собачьего гавканья. И хотя на третьем заходе она была уже не столь активной и длительной, где-то, довольно далеко от подворья Корнея, к собачьим голосам прибавился человеческий, излагавший свое мнение по поводу вокальных талантов и умственных способностей четвероногих секьюрити в отнюдь не парламентских выражениях.
Вдобавок что-то обеспокоило скотину. В загоне под навесом послышалось топотание копыт и лошадиное фырканье. Фырканье оказалось знакомым – давал о себе знать шалопутный характер Зверя.
«Зверь. Ну и имечко, доложу я вам, сэр. При всем уважении, называть так своего боевого товарища… Хотя, с другой стороны, он, считай, сам себе его выбрал».
* * *
На следующий день после прибытия «эскадры» купца Никифора Мишка попытался высказать деду свое неудовольствие по поводу поведения серого в яблоках жеребца, на котором ему пришлось выезжать навстречу гостям. Понимания, однако, он, в лице деда, не добился ни малейшего. Скорее наоборот. Его сиятельство граф Корней Агеич наорал на внука, навешав на него сразу кучу разнообразных обвинений.
Во-первых, как выяснилось, Мишка совершенно избаловал Рыжуху, которая теперь не желала подпускать к себе никого, кроме самого старшины «Младшей стражи». Во-вторых, Мишка, разъезжая на жеребой кобыле, вел себя «не как будущий воин, а как толстозадая баба» (при чем тут был объем бедер, дед уточнять не стал). В-третьих, лоботрясу, у которого «под носом взошло, а в голове и не посеяно», давно пора было научиться управляться с настоящим строевым конем, а не с вислоухой дохлятиной (и вовсе не была Рыжуха вислоухой, тем более дохлятиной). В-четвертых, в-пятых… В-двенадцатых… Еще немного – и обнаружилось бы, что извращенец Мишка сам оплодотворил собственное транспортное средство, но то ли дед иссяк, то ли решил, что пора переходить к конкретным указаниям, слава богу, до обвинений в скотоложстве, дело не дошло. Короче, даже приближаться к Рыжухе Мишке впредь было запрещено, а передвигаться верхом предписывалось исключительно на сером хулигане.
