Так что с возможным числом «террористов» всё было пока неясно. Зато успех маркетинговой составляющей пиар-кампании превзошел все ожидания. Невест в Ратном было много, и явиться в новомодных платьях на посиделки в воинской школе хотелось всем. Анна Павловна (сказалась-таки наследственная купеческая жилка) сразу задрала цену так, что ателье «Смерть мужьям» должно было появиться на свет на восемьсот с лишним лет раньше и вовсе не на Невском проспекте в Северной столице.
* * *
Лежа на крыше, Мишка, от нечего делать, уже в который раз занялся в уме подсчетом возможного соотношения сил.
«Сколько же их все-таки будет? Как там мы с дедом считали?
Семен – младший брат десятника Пимена. Еще Кондрат с двумя братьями – Власом и Устином, да у каждого по взрослому сыну. Получается семь. Теперь Степан-мельник с тремя сыновьями – одиннадцать. Афанасий, из-за которого весной девку-холопку казнили, – двенадцать. Десятник Егор, которому дед полбороды отрубил. Этот вообще неизвестно сколько народу привести может. А еще они могут вооружить несколько холопов. Выходит, десятка два-три…
Что можем противопоставить мы? У меня два десятка «Младшей стражи», плюс Дмитрий плюс Демьян с Кузьмой и я сам – двадцать четыре. Дед, Лавр, Немой и Алексей – двадцать восемь. Три десятка девок из «бабьего батальона», мать и Листвяна. Получается ровно шестьдесят.
Плюс заговорщики не знают, что мы их ждем, плюс мы находимся на своей территории и подготовились… Нет у них шансов.
Но на что же они сами рассчитывают? Про два десятка во главе с Митькой они не знают. Точного количества девок с самострелами – тоже, да и не принимают их наверняка всерьез. Для них серьезные бойцы только дед, Лавр, Немой и Алексей – четверо. Ну, может быть, меня с братьями несколько опасаются. Двумя десятками, даже двенадцатью-пятнадцатью бойцами можно легко управиться. К тому же они думают, что застанут нас врасплох – спящими.
Да! Еще же есть часовой на колокольне! Сегодня дежурят люди Егора. Значит, без него все-таки не обойдется. А вчера был дежурным десяток Анисима. Может быть, дело в этом, а не в яркой луне? Формально, часовой должен объявлять тревогу при внешней опасности или при стихийном бедствии, вроде пожара, а если кто-то шляется по ночам, даже и с оружием, часовому до этого дела нет. Впрочем, если драка затянется, ему все равно придется поднять шум. Значит, рассчитывают сделать все быстро и тихо.
Только бы пришли, только бы открыто показали себя. Сколько можно по ночам не спать, ждать нападения? Да и унизительно, в конце концов! У себя дома таиться, «аки тать в нощи», ждать ножа в спину, не знать, кому можно верить, кому нет!»
Полночь уже миновала, облака время от времени прикрывают луну, и наступает полная темнота. В селе ни огонька, но полной тишины нет – возится в загонах скотина, иногда взлаивают со сна собаки… Бряк! Кто-то из ребят слегка стукает о дранку ложем самострела. Звук совсем не громкий, но Мишка от неожиданности вздрогнул, а старший десятник Дмитрий зашипел, как очковая змея:
– А ну! Кого там за тайное место потрогать?
В ответ – ни звука. Провинившийся затаился.
«Вот так, сэр Майкл. На ваших глазах начинает формироваться специфический сленг „Младшей стражи“. Илья измыслил, Роська нашел применение…»
* * *
Было это еще в апреле. В один прекрасный день Мишка объявил новообращенным «курсантам», что сегодня они впервые в жизни отправятся к отцу Михаилу на исповедь. Приказал почиститься, причесаться и вообще привести себя в порядок. Мыслями велел обратиться к Божественному и припомнить все накопившиеся грехи.
Ребята перед предстоящим мероприятием заметно нервничали, и Мишка решил, что надо их как-то приободрить, но тут его что-то отвлекло, а когда он все-таки собрался реализовать свое благое намерение, то оказалось, что этим уже занимается обозник Илья.
– …Вот так и получилось, ребятушки, – услышал Мишка, подойдя к сгрудившимся возле Ильи «курсантам», – что первый раз попал я на исповедь только в тринадцать лет. Тетка меня по дороге все стращала: «Не дай бог, осерчает святой отец, да не отпустит тебе прегрешения! Ты, Плюша, не мямли, отвечай громко, внятно, да не ори что попало – думай, о чем говоришь!» Помолчит, помолчит, а потом опять: «Смотри, Илюша, осерчает батюшка да не отпустит грехи!»
И так она меня этими своими причитаниями накрутила, что я в церковь уже ни жив ни мертв со страху вошел. А поп у нас тогда еще другой был – не тот, что сейчас. Как звали, не упомню уже, больно имечко у него закрученное было, но строгий был… не приведи господь!
Поп меня для начала, конечно, спрашивает: «Как звать?» – а я-то помню, что тетка мне громко отвечать велела. Как гаркнул: «Илья!!!» – поп аж отшатнулся! «Что ж ты орешь-то так? Труба иерихонская, прости господи!» – говорит. Тут-то меня первый раз задумчивость и охватила. Печные трубы знаю, трубы, в которые дудят, тоже знаю, слыхал, что еще какие-то водяные трубы бывают, а вот иерихонские… – Илья в деланом изумлении пожал плечами и повертел головой. – Хоть убей…
Ну а поп дальше меня спрашивает, как положено: «Не поминал ли имя Божье всуе, почитал ли родителей?» Мне бы сказать: «Грешен, отче», а я все про трубы размышляю. Потом спохватился, прислушался, о чем речь идет, а поп как раз и спрашивает: «Не желал ли осла ближнего своего?» Тут меня и во второй раз в задумчивость ввергло! Слыхал я, что есть на свете такая скотина – осел. Вроде бы побольше собаки, но поменьше лошади. Но не видел же никогда! Как же я его пожелать могу? Поп опять там чего-то бормочет, а я все про осла размышляю.
Ну и надоело ему, видать, это дело. По роже-то видно, что я не святой, а каяться ни в чем не желаю! Вот он меня и спрашивает: «Отрок, слышишь ли ты меня?» Я отвечаю: «Слышу» отче». – «А если слышишь, то ответствуй мне, отрок: а не трогал ли ты девок за тайные места?»
Тут у меня уж и вообще ум за разум зашел, подхватился я, да как вдарился бечь из церкви на улицу! А сам реву в три ручья! Тетка увидала меня, снова запричитала: «Неужто осерчал на тебя батюшка?» – «Осеча-а-ал!» – «Господи, Царица Небесная, да за что же?» – «За то, что осла за тайные места трога-а-ал!» – «Какого осла?» – «Ери-хонскава-а-а!»
«Курсанты» хохотали так, что чуть не падали. Мишка тоже ржал, начисто забыв, что приказал личному составу думать о возвышенном. Даже Немой издал что-то вроде прерывистого хрюканья. А история «иерихонского осла» через некоторое время получила совершенно неожиданное продолжение.
Дисциплину в «Младшей страже» Мишка старался насаждать всеми возможными средствами. Немой его в этом начинании поддерживал, но избранная им методика, вследствие бессловесности, была весьма своеобразной. Постоянно таская на плече свернутый в кольцо кнут, Немой, заметив какой-либо непорядок, тут же весьма чувствительно щелкал провинившегося этим самым кнутом пониже спины. Но воспитательный процесс на этом не заканчивался.
