рядом с Валеркой шёл, а далеко в стороне. Чтоб проверить догадку, я ему сверху:
— Здоровый, что ли?
— Да уж как-нибудь здоровее тебя!
— Как же, — смеюсь, — ты можешь быть здоровей, если я не курю, штангу в спортзале тягаю, и каждое утро бегаю стометровку, а ты искупаться не можешь без сигареты? Я, — говорю, — вон ту дровиняку три раза могу от земли оторвать и поднять на вытянутых руках, а куда тебе с одним лёгким?
Он:
— Спорим, что подниму?
— Давай!
— На что?
— Да хоть на бутылку вина!
И сразу же к человеку разум вернулся — халява ж! — выход из речки нашёл. Теперь уже он, сверху вниз, затрещину мне — хлесь! Не сильно, любя:
— Это за нищего! Где тут твоя дровиняка?
Смотрю на него и думаю: с кем же я, падла, связался? Такому Лосяшу и в прыжке по рогам не достать. Ростом не меньше Лыча. Не случайно атаман притворялся, что не слышит его. А попробуй, в речке определи, что он здоровый такой.
Девчонки опять:
— Хи-хи! — в раскат, колокольчиком.
А ему в кайф: смеются-то надо мной!
Дровиняка была одна — склизкий полутораметровый топляк. Плыл, наверное, здесь зимой, за сучок его заякорило, занесло илом с песком. Так и лежал бы на дне, если б кто-то случайно об него не ударился. Налетели пацаны шамаром, навели на глубинке порядок. С неделю уже на пляже лежит, а вода до сих пор сочится.
Лосяш подошёл к «снаряду». Примерился:
— Не подниму, говоришь?
Ну, думаю, щас!
Нет, отошёл, вытер руки о плавки, спросил с подозрением:
— Деньги у тебя есть?
— А у тебя?
— Найду, если надо.
— Тоже найду. Живу по-за тем углом, — я указал подбородком в ту сторону, откуда пришёл и уточнил. — Вон, видишь черепичная крыша? Если паханы дома, деньги из копилки возьму. Нет, нацежу домашнего из бутыли.
— Две! — отрезал Лосяш. — Если домашнего, то две!
По воде и по суше потихоньку подтягивались зеваки. Сазониха с Женькой перекатились на животы и подпёрли щёчки ладонями.
— Годится, — капитулировал я.
— Зэбан, разбей!
— Сейчас, — отозвался кадыкастый пацан, и вразвалку побрёл к нам, закатывая на ходу разноштанье сатиновых семейных трусов. — Чё тут у вас?
— Поспорили.
— А-а-а! — он выбил мою ладонь из широкой лопаты Лосяша и спросил. — Долго ещё? А то мне домой надо.
— Айн момент, — успокоил тот. — Скоро отчалим, — и мне, — за спину отойди, мешаешь…
Это он зря, не подумал. В прошлом своём детстве я проделывал такую подлянку с Сашкой Погребняком. Только в руках у него был кирпич.
Лосяш поиграл мышцами, наклонился. Размаха ручищ хватило, чтоб ухватить дровиняку с торцов. Раз, и она у него на груди. Два, — взлетела над головой. Три! — я сдёрнул с него плавки до самых щиколоток.
Так он снаряд и не выжал. Чуточку не донёс, выронил на траву.
Я слышал глухой стук и громкие, от души, матюки когда пробегал мимо Сазонихи. Девчата вблизи походили на пьяниц. Свекольные тона на щеках перешибали загар. Ещё бы, такой ржач! До нехватки воздуха в лёгких, до колик, взахлёб.
За спиной топотело так, будто за мной гонится стадо баранов. Я ещё поддал копоти, хоть знал, что надолго темпа не хватит. Ржу на ходу, остатки дыхалки трачу.
Честно сказать, спринтер из меня никудышний. Нечета Сасику. Про утреннюю пробежку, штангу и всё остальное я Лосяшу втирал. В хате под черепичною крышей и алой звездочкой на калитке жила бабушка Нюся. Вино у неё если и было, то я им не интересовался. А вот если хорошо постучать, там можно купить за пятак красного петушка на палочке или стакан жареных семечек. Только на этот раз мне было не до покупок. Топот позади нарастал.
Да что ж это, думаю, пришлые пацаны так возбудились, будто я всем им трусы поснимал? Худо будет, если споткнусь. Надо к деду на работу бежать, там каждая собака меня признаёт.
Вылетаю на центр кладки, а навстречу какой-то дед. Гружёный велосипед ведёт на руках. Картошки чувал в раме. За ним ещё двое парней перебирают копытами. Это всегда так: если срочно куда-то надо, по курсу Бродвей. Ни слева, ни справа не обойти — ширина в две доски. А по-над тем берегом все как один Музыченки — Быш с Овцами — воспитанно сторонятся, уступают очерёдность прохода бабушке Нюсе. У старшего за спиной красно-синий резиновый мяч в шёлковой сетке. Наверно, тренировались перед игрой с нами.
Как всё равно назло! Куда ж вы, — думаю, — дураки, прётесь? Подумают пришлые пацаны, что вы со мной по кентам, и будет вам буздево. Да как сигану солдатиком вниз!
Глубина под мостом Валерке по пояс. Течением, правда, хватку из рук вырывает, но место уловистое. Приземлился удачно, не упал, но погрузился по шею. Рубашка взялась пузырём, как спасательный круг, тянет меня на открытое взглядам пространство. А я упираюсь: вцепился клешнёй в опору, к ней мало-помалу подтягиваюсь, чтобы было потом, обо что опереться спиной.
Кто-то на берегу как гаркнет:
— Атас!!! — и мимо меня ещё интенсивней протопотело, но не на кладку, а дальше, на тропку между речкой и глухими заборами.
Тут кто-то ногами по настилу: «ты-дынь, ты-дынь»! Аж доски ходуном заходили, а пыльной порошей застило окоём.
— Серёга! — орёт (голос свирепый-свирепый), — Ты ему, гаду, под ноги что-нибудь кинь! Он и споткнется!
Я, блин, чуть руку не отпустил. Куда, думаю, бечь, если кругом одни непонятки? Рванулся что было сил, нащупал у дна скользкую поперечину, да по ней, по ней, выгреб на якорную стоянку. Нос по ветру держу, чтоб не пускать пузыри, а уши, как назло, заложило.
