Сопровождаемые несколькими приплясывающими оборванцами, мы проследовали в путаный лабиринт отделанных обвалившимся мрамором комнат. Когда-то это был на самом деле роскошный дворец, вполне возможно, и королевский.
— Вот ваши апартаменты, — показал «переводчик» на относительно чистый зал с мозаичными полами, — и не забудьте, что королева ждёт вас к ужину.
В соседнем зале однорукий калека с львиным лицом прокажённого готовил в мятом котле, подвешенном над разложенным прямо на драгоценных плитах пола костром, какое-то жуткое зловонное варево, помешивая его длинной серебряной ложкой.
— Я есть не буду, — прошептал мне на ухо Патрик.
— А куда ты денешься? — ответила ему Люси. — Ты уверен, что отказ не будет воспринят как оскорбление царственной особы? Может, здесь за это смертная казнь полагается.
Пилота передёрнуло:
— Мне этого в себя не запихать, мэм. Вдруг, если стошнит, они тоже обидятся?
— Ничего, — успокоила его Рат, — не стошнит. Возьми дежурный пузырь виски там, где кислород стоит, и вылакай сколько требуется для того, чтобы подавить рвотный рефлекс.
— Я столько не выпью, мэм. Отключусь раньше.
— Ну и хорошо. Ужинать не придётся.
Водитель понуро побрёл в автомобиль за спиртным.
На деле всё оказалось не так уж и страшно. Варево, хоть пахло помойкой в жаркий день, на вкус напоминало отнюдь не содержимое мусорного контейнера, а всего лишь добротно наперчённую похлёбку из дохлых тараканов. Прихватив не допитую уже храпящим в глубоком опьянении водителем бутылку виски, я, накинув подаренную Роем куртку, вышел на улицу.
Меня всегда привлекало военное обмундирование своей носкостью и практичностью. Удобное повседневное облачение, хоть и непрезентабельно выглядящее. Часто, когда мы оказывались вместе, на мне обретался такой же вот армейский, со множеством карманов, наряд.
Многие свидания у нас начинались очень рано, когда большая часть приличных людей благополучно смотрит сны, обняв подушку.
Взять с собой что-нибудь тёплое ты забываешь почти всегда. Я снимаю свою камуфляжную одёжку и накрываю ею зябнущие плечи. Она тебе удивительно к лицу — грубая ткань выгодно оттеняет тонкую кожу, и я вновь и вновь тепло улыбаюсь, любуясь тобой и испытывая прилив несказанной нежности.
Женщинам вообще нравится накинуть на плечи мужской пиджак или куртку. Для них это символ защищённости и крепких объятий. Приглашение обнять…
Дождь застиг нас внезапно. Укрытия нет. Косо бьёт резкими струями, не позволяя спрятаться под кроной дерева. Сбрасываю с плеч неизменную пятнистую куртку и, укутав в неё, прижимаю тебя к посеревшему от старости забору, закрывая от ливня своим телом.
Мне почти удалось тебя спрятать — только голова открыта потокам воды. Намокнув, причёска потеряла форму, и ты окончательно утратила всякое сходство с неприступной госпожой доктором. Просто деревенская девчонка, гулявшая с парнем и не успевшая добежать до дому.
Тесные объятья волнуют, и я целую тебя снова и снова, раз за разом всё горячей и настойчивей. В близких глазах — лёгкий испуг от такого натиска, но губы раскрываются навстречу — покоряясь, увлекая, поглощая… Ты отвечаешь мне сегодня как-то непривычно, непохоже. Под дождём у поцелуев совсем другой вкус.
Что, разве дождь уже закончился? Когда это? А я и не заметил…
Ага, вот, похоже, и первый пациент. В окна вездехода ищуще заглядывает худощавый, дочерна прокалённый мужичонка в очень похожей на мою куртке, только вконец выгоревшей на солнце. Через плечо небрежно повешен стволом вниз видавший виды промысловый карабин.
— Что хотел, родной?
— Да вот, медицину ищу.
— А что тебе до неё?
— Клешню бы перевязать, тряпки кончились.
— Ну, пошли. — Я полез ключом в замочную скважину автомобильной дверцы. Мужик восхитился:
— Ты даёшь! От замаскировался, в жисть не удумаешь, что доктор. Я решил, опять из Легиона солдатик драпанул.
— Так и было задумано…
Перевязывая длинную рваную рану, тянущуюся вдоль всей руки, я полюбопытствовал:
— Кто это тебя?
— Глорзик приласкал. Маленький такой глорзик, симпатичный…
— Что делили?
— С ним поделишь… Он тебя самого враз так на куски поделит — не поймёшь потом, что там попервах и было-то. К закату в песок не успел закопаться, вот и весь делёж. Хорошо хоть, патрон с разрывной в стволе был. Ты где остановился, у генеральши?
— Да нет, у этой… королевы, что ли.
— Это одно и то же. Ясно. Поноса нет ещё?
— С чего?
— С ихней стряпни. Ты в виски соли сыпани, помогает. А я вам завтра постараюсь песчаных зайцев настрелять, чтоб не весь день в сортире сидели.
— А почему генеральша?
— Так она генеральша и есть. Леди Зак, вдова покойного генерала Зака, бьющего главы всех оккупационных сил этого вшивого мирка, мать его с перевёртом. Привыкла, что ей все вокруг подчиняются, вот и возомнила себя королевой. А тутошние психи со всей душой к ней в подданные поназаписывались.
— Отчего ж она здесь оказалась?
— Дак покойный муженёк её, как узнал, что отсюда выхода нет, пулю в лоб себе с досады зафитилил. Честь офицера, понимаешь, и другая такая дрянь… А леди из её домика попёрли, там теперь полковник Жувре обитает. Тоже тот ещё фрукт… Ну, она бродила-бродила да сюда и прибилась. Тут всех принимают.
Ты, если интересуешься, налей стаканчик её однорукому сожителю. Тот ординарцем у Зака был, а до кучи и писарем. Ему генерал свои мемуары диктовал. Он тебе порасскажет… Ладно, недосуг мне. Завтра, стал-быть, зайчиков подкину.
И собеседник исчез, оставив на брезенте носилок несколько тяжёлых золотых монет странной угловатой формы.
Почин есть…
Убедившись в том, что других желающих получить медицинскую помощь в поле моего зрения не попадёт, я, оставив виски нетронутым, всё-таки пошёл прогуляться по городу.
Вблизи Кардин ещё больше напоминал декорацию — декорацию, впрочем, заброшенную. Будто ушла съёмочная группа, а на то место, где днём бурлили восточные страсти, припёрся укрыться от ветра и раздавить бутылочку местный сброд.
В тени старых дворцов и храмов с зияющими проёмами дверей и провалившимися крышами, близ дыр в подвалы, откуда тянуло мочой и дохлятиной, сидели кучками оборванные мужчины с синюшно-прожильчатыми харями хронических алкоголиков и неопрятные, растрёпанные женщины, давно уже утратившие все признаки своего пола, кроме остатков одежды. Те и другие испитыми голосами одинаково грязно бранились и спорили, чья очередь отхлёбывать из бутыли. Пили они что-то мутно-коричневое, похожее на свернувшуюся в холоде крепкую чайную заварку.
