К Вану успевают на рассвете.
Бьют врага в спину, у стен осажденного Кахакамеча.
Мелькает мысль: как там наши у Айгестана? И тут же…
Усатый турок целится в лицо, но старший унтер-офицер российской армии, Гаспар Эдесян, успевает первым.
– За Отечество! – орет он, бросаясь на османских супостатов.
– За царя-батюшку! – сливается его крик с сотней других.
Взвод Эдесяна ввинчивается в ряды противника, турок справа, турок слева, штык во вражий живот, кишки на винтовке, стряхнуть и идти дальше. Винтовки заряжай! Пли! Заело. Эдесян открывает затвор и привычным движением поправляет патрон в магазине.
– Черт бы побрал эти остроконечные пули.
– Зато наши винтовки никакой непогоды не боятся, – пехотинец Николай Скворцов бежит, как всегда, рядом.
– Винтовки – хороши, но пули…
Подпустить врага ближе. Вот так. Штык впивается бегущему турку в бок. Драгоценные секунды теряются, чтобы освободить зацепившееся за ребра оружие. А турчонок-то совсем мальчишка. Был. Хруст костей. Взрыв гранаты. Эдесян падает, прижимается к земле. Рядом ойкает Николай Скворцов.
– Ранен?
– Ерунда, господин старший унтер-офицер, – выдыхает парнишка, левый рукав его гимнастерки пропитывается кровью. – Царапина. Это что, это пустяки. Помню, удирал я как-то из дома одной благородной девицы – батюшка ея не вовремя пожаловал. Так я из окошка да и в крыжовник! Без штанов! Вот где рана была.
Николай силится засмеяться. У него даже получается.
Слева стрекочут пулеметы.
Эдесян срезает троицу османов, глядит на товарища, улыбается. Николай Скворцов умеет поднять настроение одним своим видом. Высокий, худющий, несуразный, лицо вытянутое, сплошь в юношеских прыщах, волосы неопределенного цвета, при этом сие чудо не перестает похваляться подвигами на любовном фронте. Даже под пулями.
На какой-то миг становится тихо. Эдесян осматривается. Противник сдает позиции, наши почти у ворот, однако слева у стены – полковник Алексей Серов с горсткой солдат окружен, но бьется так неистово, что странно, почему враг еще в ужасе не убежал. Железный человек этот полковник! Ни один бой без него не обходится, не то что командир роты – капитан Аствацатуров, тот, небось, опять в хвосте армии околачивается. Стратег жалкий.
– Николай, прикрывай, – и мелкими перебежками спешит к стене.
Шестерых укладывает сразу – в спину, но выбирать не приходится. Нескольких ранит. Главное – не попасть в полковника. Пуля – дура, штык – молодец. Вперед. Николай, несмотря на рану, сражается рядом. Окруженные, при виде подмоги, восстают духом. Недобитый турок, лежа на спине, вскидывает винтовку, целится в российского полководца, Эдесян успевает прыгнуть, сбить полковника с ног. Откатить в сторону. Пуля свистит над головами. Краем глаза Эдесян замечает, как недобитого добивают штыком. Однополчане-пехотинцы уже бегут на подмогу.
Эдесян поднимается и видит несущегося по полю брани коня, вроде не ранен, только ошалел от пальбы и хаоса. Даже отсюда понятно: породистый! Знатному турку принадлежал… Словно ловя на себе восхищенный взгляд, белогривый скакун становится на задние ноги, громко ржет и уносится к Ванскому озеру.
«Надо изыскать потом и поймать. После победы. Пропадет ведь», – лошадей Гаспару Эдесяну всегда было больше жаль, чем людей.
В поле зрения возникает капитан Виктор Аствацатуров. Высокий, подтянутый, с роскошной шевелюрой и усами, не запачканными пылью битвы, он, выпятив грудь с крестом Владимира в петлице, что-то рьяно доказывает сержанту Балкину, командиру второго взвода. Эдесян сплевывает и со спасенным полковником мчит к воротам. И те открываются.
Войска русской Кавказской армии вошли в Ван. Двумя часами ранее, не дожидаясь исхода битвы, из города удрал губернатор с ближайшим своим окружением. Следом в бегство ударились и оставшиеся турки. Часть догнали и изничтожили на месте.
Старший унтер-офицер Гаспар Эдесян маршировал в шеренге, во главе личного взвода по древнему городу, смотрел на разрушенные здания, на испещренные пулями укрепстены Кахакамеча, глядел в лица приветствующих их ополченцев и кипел от гнева.
Трусливые собаки! Не эти люди, конечно. Те, что держали ванцев в осаде целый месяц, поливая огнем и натравливая на них курдов. Те, что вырезали и жгли мирные армянские поселки в округе Вана. Те, что завидев, как к их жертве идет подмога, удрали, поджав хвосты.
Ничего. Еще встретимся лицом к лицу, штыком к штыку.
К слову, о сожженных деревнях… Не забыть бы о старушке…
Освободители заняли цитадель Ванской скалы. Разместив взвод в узкой каменной пещере с окном-бойницей, Эдесян отправился искать старушку. Та обнаружилась у входа, сидящей просто на траве. Солдат запоздало подумал, что лестницы крепости для дряхлых ног слишком круты и высоки.
– У вас есть в Ване родственники? – спросил он на армянском.
Женщина подняла изборожденное морщинами лицо. Ветер трепал редкие седые волосы.
– Моего мужа и зятя в начале года забрали. Сказали – в армию. Зятя еще ладно, а старика-то? Я их больше не видела. Внуку трехлетнему вспороли живот у меня на глазах, а дочерей изнасиловали, а после убили… Как убивали – уже не видела, сознание потеряла. Ироды, стало быть, решили, что померла, так и оставили. Ни в этом городе, ни в этом мире у меня нет никого. А ты, наверное, возомнил, что меня спас?
Гаспар Эдесян молчал с минуту.
Перед глазами стояла горящая деревня, которую проходили вчера. На грязных улицах валялись трупы женщин, стариков, детей… Их убийцы, раздосадованные долгими неудачами в Ване, здесь не встретили сопротивления. Завывал ветер, где-то кричала раненая лошадь. Страшно, как человек. Страшнее, чем человек. Эдесян пошел на крик.
– Ун-дег, куда? – рявкнули сзади.
– Лошадь добью, вашвысокобродь.
– Назад!
Но он уже свернул за дымящиеся развалины. Вороная кобыла лежала на серых грядках, из вспоротого бока хлестала кровь, передние копыта били землю, влажные глаза уставились на подошедшего солдата. Даже кричать перестала. Поняла, что пришел… Кто – палач, избавитель? Эдесян вскинул винтовку, прицелился, выстрелил в голову.
– Ирод!
Обернулся и увидел маленькую сухую бабульку. Не сразу даже понял, что обругала она его по-армянски.
– Давай! – захрипела старушка. – И меня тоже. Давай же.
– Она отмучалась, бабушка. А вам здесь оставаться нельзя.
И пристроил выжившую армянку в обоз с провизией, чем вызвал гнев капитана Аствацатурова.
– Вы что себе позволяете, ун-дег? Кто газг’ешил стаг’уху тащить? Она же вот-вот богу душу отдаст.
