– Вы знаете, как я обожаю вас, всех и каждого. Хочу поблагодарить всех за тяжелый труд при постановке «Лодолетты»[69]. Мы с Джерри восхищены вашей самоотверженностью.
Джеральдина Фаррар подняла свой бокал:
– Спасибо всем вам за то, что мы так хорошо выглядели. И мне бы хотелось также поблагодарить американскую армию, которая быстро выполнила свою работу и указала немцам их место. (Раздались радостные возгласы.) Надеюсь, что тепло снова вернется под крышу нашей Оперы. Мы тоже внесли свой скромный вклад: печи топились еле-еле, чтобы можно было посылать уголь на фронт, и мне пришлось не раз обнимать Энрико во время спектакля, притворяясь, что это любовная сцена, хотя на самом деле мне просто нужно было об него погреться!
Карузо шел сквозь толпу, пожимая руки и обнимая костюмерш, а потом низко поклонился хозяйке в знак благодарности. Когда он проходил мимо Вито, тот шепнул маэстро на ухо: «Не забудьте о своих портнихах».
– Мои дорогие Винченца и Лаура, – сказал Карузо, обнимая сразу обеих, – вы были так добры ко мне.
Я всегда буду помнить ваши невидимые стежки и ваши ньокки.
– Работать с вами было большой честью, синьор, – сказала Энца.
– Мы никогда вас не забудем, – заверила его Лаура.
Карузо достал из кармана золотые монеты и вложил в руки девушек по одной.
– Не говорите никому, – шепнул он и двинулся дальше.
Энца посмотрела на монету. На золотом диске был выбит профиль Карузо.
– Настоящая! – ахнула Лаура. – Я куплю себе норку на манто.
– А я никогда не потрачу свою.
И это обещание Энца Раванелли держала на протяжении всей своей жизни.
Маленький номер для Чиро отыскался в отеле «Тициан», недалеко от площади Цветов, где лоточники предлагали красные апельсины, свежую рыбу, хлеб и травы. Из имущества у него была только надетая на нем форма, смена белья в вещмешке, документ, гарантировавший ему бесплатный проезд домой на любом корабле, отплывавшем из Неаполя, и последний полученный в армии чек. Война официально окончилась несколько недель назад, и Чиро не мог дождаться, когда вернется к прежней жизни на Малберри-стрит. Но сначала он должен был отыскать Эдуардо.
В последнем письме брат сообщал, что в конце ноября будет рукоположен в священники францисканского ордена в соборе Святого Петра в Риме.
Если до сих пор Чиро думал, что армия США погрязла в бюрократизме, то теперь знал, что до Римской Католической церкви ей далеко. О церемониях рукоположения не было никакой доступной информации. Когда Чиро пытался уточнить детали по официальным каналам, с ним либо не желали разговаривать, либо ответы были крайне смутны и загадочны.
Когда Эдуардо много лет назад отправился в семинарию, Чиро знал, что у них будет мало возможностей для общения, но братья надеялись, что все изменится, когда Эдуардо станет священником.
По совету секретаря Ватикана, который по случайности имел связи в Бергамо и сжалился над ним, Чиро разослал по письму каждому диакону, священнику и прелату в общем управлении, надеясь отыскать хоть кого-то, владеющего информацией о распоряжениях, полученных его братом.
Чиро старался не смазать чернила, надписывая последний конверт. Запечатанные письма он положил на залитый солнцем подоконник гостиничного номера, чтобы подсохли, пока он одевается. Натягивая ботинки, он обнаружил щель там, где верх соединялся с подошвой. Осмотрев прореху, он достал из вещмешка ножницы и большую иглу. Последний раз он использовал их, чтобы зашить рану, полученную его другом Хуаном, когда тот напоролся на колючую проволоку в окопной грязи.
Хирургическая нить плохо держала сапожную кожу, поэтому он обшарил номер в поисках замены. Он уже собирался вытянуть леску из жалюзи, но тут его взгляд снова упал на вещмешок. Отрезав шесть дюймов от шпагата, затягивавшего рюкзак, он завязал на конце узел. Продев шпагат в иглу, зашил дыру в ботинке, ловко управляясь с истончившейся кожей, и связал концы веревки, чтобы шов держался.
Довольный работой, Чиро сунул ноги в башмаки. До Америки они выдержат, а там в лавке Дзанетти в его распоряжении будет все необходимое. Собрав письма, Чиро покинул отель.
Улочки Рима были заполнены солдатами, двигавшимися домой из Франции через Италию. Чиро заметил кивнувшего ему американца, но по большей части на мужчинах была форма итальянской армии.
А там, где солдаты, всегда вертятся девушки особого сорта, вроде той рыжей, что заговорила с Чиро на причале в Нью-Йорке. Теперь он смотрел на девушек иначе, понимая, что им так же нужна работа, как и ему. Казалось, что в Риме их намного больше, чем на нью-йоркских улицах.
В Риме Чиро чувствовал себя как дома, и не потому, что был итальянцем, – просто уличный шум напоминал ему о Манхэттене. Он поймал себя на том, что вглядывается в лица прохожих, надеясь встретить священника или монахиню, которые помогли бы ему найти брата.
Адреса на конвертах завели его в самые разные районы города, и, чтобы доставить все, прошагать пришлось немало. Один надо было отнести в самый центр, еще один – на расстояние мили от первого, в базилику в садах Монтекатини. Еще он выяснил, что должен отправиться за Витербо, в маленькую церковь на склоне холма за городской чертой, где останавливались странствующие францисканцы. Доставив последнее письмо, Чиро до ночи прождал у церкви, надеясь на чудо – вдруг его брат пройдет здесь по пути в Ватикан? Но шанс встретить Эдуардо среди сотен священников и семинаристов, что находились в Риме, был ничтожен.
Пешком вернувшись в город, он зашел в людный ресторанчик – простую забегаловку под открытым небом, с лоджией, укрывшейся в тени оливковых деревьев. Полные до краев кувшины с домашним вином проливали темно-красные слезы на белые скатерти, когда официанты водружали их перед посетителями. Вокруг звучали болтовня и смех; миски, щедро наполненные ризотто с грибами и каштанами, приземлялись вместе с краюхами горячего хрустящего хлеба перед местными завсегдатаями – фермерами, строителями, поденщиками. Чиро был единственным солдатом в ресторане. Его форма привлекала удивленные взгляды.
Чиро, проведший целый день на ногах, буквально набросился на еду. Глоток красного вина согрел его, по телу разлилось тепло прокаленного солнцем винограда. Он знал, что, вернувшись в Америку, не увидит Италию еще много лет.
Официантка поставила перед ним миску со свежими фигами. Чиро поднял на нее взгляд. Около сорока, в черных волосах, собранных в низкий узел, проглядывала седина. Красную блузку и черную муслиновую юбку прикрывал льняной передник. У нее было милое лицо с черными, типично итальянскими глазами. Она улыбнулась Чиро, и он вежливо кивнул в ответ. Отпив эспрессо, он припомнил то время, когда еще не был солдатом, – тогда бы он улыбнулся ей, задержал бы ее у стола и предложил вечерком прогуляться. Чиро покачал головой. Похоже, он и вправду изменился. Его реакция на мир и все, творящееся вокруг, стала непредсказуемой, как настроение секретаря Ватикана.
