Порадовал только Сан-Франциско, «самый европейский из американских городов», слегка напоминающий общим видом родной Владивосток, до которого отсюда было рукой подать — сразу напротив, на той стороне синего, искрящегося мириадами солнечных искр океана.
На пару месяцев задержались на заброшенных золотых приисках Сакраменто, превращённых в увлекательный аттракцион для туристов. Но кому аттракцион… Туристы за два-три дня получали лишь представление о том, как раньше мыли золото, а если, не пожалев времени, приложить старание, должную сообразительность, да удача поспособствует — вполне можно прилично подзаработать. Долларов пятьсот за неделю — почти наверняка. На сборе апельсинов платят почти столько же, так интерес совсем не тот.
Им и здесь повезло. Кроме трех фунтов песка (а это тысяча триста долларов), в лотках четырежды обнаруживались самородки, самый крупный — в целых пятнадцать унций. Их у друзей администрация выторговала, в рекламных целях, за двойную цену. Загорелые дочерна, небритые физиономии «русских счастливчиков» украсили страницы многих газет, не только местных, но и федеральных, и немедленно выросший в разы поток «искателей счастья» многократно окупил все расходы владельцев золотоносного района.
Юрий с Николаем впервые за полгода странствий сняли номер в приличном отеле с видом на Голден-Гейт и тюрьму Алькатрас, отмылись как следует, приоделись, вспомнили, что значит хорошая еда, вволю подегустировали знаменитые вина из долины Напа. Осмотрели все достопримечательности, совершили литературное паломничество в поместье Джека Лондона, к его могиле.
И снова в путь. Так они и оказались в Англии, где снова встал вопрос — что дальше. С одной стороны, формально кругосветка почти завершена, доплыть или долететь до России — вот и всё. С другой — ни в Азии, ни в Африке и Австралии друзья ещё не побывали, — значит, неполноценное вышло путешествие. Сейчас они втянулись, всё получается как бы само собой, удача на их стороне. А вернёшься домой — неизвестно, как дальше сложится. Вроде бы стоит продолжить, тем более — настоящего риска они так и не попробовали. Не считая десятка кулачных драк с достаточно цивилизованными бродягами и обычной шпаной в припортовых кабаках — ничего интересного. Маршрут пролегал по местам почти спокойным, не то что за Периметром. Да, повидали истоки Амазонки, проплыли с индейцами несколько десятков километров на моторной лодке, но это ведь совсем не то, чтобы все четыре тысячи — от Икитоса до самой дельты. Не каждый выживает на этом пути, хотя индейцы там в основном мирные, а от жёлтой лихорадки помогают прививки. Зато они не помогают от зубов смертельно ядовитых водяных змей, когтей ягуаров и пум и бесчисленных, изученных и не изученных пока наукой насекомых.
— Так что, наведаемся к Томми? — спросил Николай, когда они вышли к остановке даблдеккеров[98].
— Почему бы и нет? Всё равно ночевать где-то надо, а название звучит заманчиво…
Заведение они нашли легко. Старинный краснокирпичный дом постройки XVIII века. Внизу таверна, вверху номера. Таверна — большой полутёмный зал с антресолями, даже днём освещаемый бра, стилизованными под газовые рожки. Слева и справа две стойки — за одной подают пиво и крепкие напитки, за другой отпускают горячие блюда и закуски. Выбор небольшой, зато порции огромные, чтобы любой матрос и портовый грузчик насытился на сутки вперёд. Одним словом — не ресторан, а именно «обжорка». Достаточно чисто и немноголюдно, хотя сильно накурено. Вообще за триста лет каменные стены и дубовые панели пропитались табачным и каминным дымом на фут в глубину.
— А что, вполне экзотично, — оценил Николай, изучая интерьер и одновременно отхлёбывая классический эль из двухпинтовой оловянной кружки[99].
— И главное — дёшево, — поддержал Юрий. — Томми явно изучал политэкономию, понимает, что масса прибыли важнее нормы прибыли. Кстати, где он сам?
Остановленный на бегу бой с четырьмя кружками в руках указал движением головы на невысокого, но плотного мужчину лет пятидесяти, одетого в матросские парусиновые штаны и расстёгнутую кожаную жилетку поверх красной фланелевой рубахи в крупную синюю клетку. Так же, как весь персонал таверны. Мистер Хэмптон стоял возле кабинки кассы, попыхивая длинной прямой трубкой, и что-то втолковывал золотоволосой, удивительно некрасивой девушке. При взгляде на неё русскому человеку хотелось воскликнуть: «Не может быть!»
Бекетов, привстав, помахал ему рукой. Хозяин кивнул и, закончив выговор или инструктаж — издали не разберешь, — степенно подошёл к столику. В данном случае «столик» — чисто условное, традиционное название, на самом же деле они сидели за массивным дубовым сооружением с колонноподобными ножками и столешницей толщиной в три пальца, сплошь изрезанной ножами десяти поколений посетителей. В одиночку и не поднять. Стулья были под стать, так что в драке использовать предметы обстановки было бы затруднительно. Что, очевидно, и подразумевалось.
— Добрый день, господа. Вам у меня понравилось? Чем могу быть полезен?
Юрий предложил ему присесть рядом и, сославшись на букиниста, спросил, может ли он быть полезен именно в их вопросе.
В гимназии, училище и на водолазно-диверсионных курсах Бекетову преподавали отчего-то классический оксфордский английский. Имея лингвистические способности, он научился говорить на нём почти свободно, что теперь доставляло много неудобств не только в Соединённых Штатах, а вообще за пределами аристократической части Лондона и старинных университетов, где он никогда не бывал. Простые американцы, тем более — прочие люди, встречавшиеся им на пути и кое-как владевшие пиджин-инглиш, зачастую его просто не понимали. А перестроиться он уже не мог. Стереотип окостенел. Зато Карташов, практически на слух овладевший диалектом Диксиленда[100], производил комичное впечатление в Лондоне.
Вот и Томми вопросительно приподнял бровь.
— Вы иностранец, сэр?
— Очень заметно?
— Вам бы Шекспира со сцены читать, — уклонился от прямого ответа хозяин. — Здесь это звучит чересчур… возвышенно.
Из этих слов Юрий сделал вывод, что мистер Хэмптон и сам имел образование выше среднего.
— Мы русские. У нас отчего-то все преподаватели — последователи профессора Хиггинса[101]. Считается, что изучать просторечный английский — профанация. Мой, например, говорил: «Я вас учу разговаривать хорошо. Плохо вы и так сумеете».
— Что-то в этом есть. Но обычные люди всё равно будут думать, что у вас не в порядке с головой или вы над ними издеваетесь.
