— Говорите по-немецки, я хорошо понимаю ваш язык, — предложил Натан. — Я майор Натан Хейг.
— Я лейтенант Фридрих Хейман, — с видимым облегчением ответил немец и умолк, напряженно шевеля губами, словно проговаривая невысказанное. Майор терпеливо ждал, но Фридрих Хейман молчал, по его лицу буквально волнами ходили валики мышц, выдавая крайнее душевное смятение.
— Что вы хотите? — Натан решил, что пауза затянулась и пора положить ей конец.
— Мы… хотим закончить баталию, — с усилием проговорил немец. Каждое слово давалось ему с огромным трудом, словно забирая с собой часть души говорившего. — Мы хотим уйти.
— Что? — не понял майор. — Вы сдаетесь?
— Нет, — резко ответил Хейман и повторил: — Мы хотим уйти.
Натан в замешательстве потер подбородок, щетина чувствительно уколола подушечки пальцев.
— Вы просто хотите уйти? — уточнил он, решив, что ослышался или наскоро выученный немецкий оказался не так хорош, как ему думалось.
— Да, — ответил немецкий офицер и быстро заговорил, нанизывая торопливые слова на нить мысли, как бусины на короткую нить: — Мы устали воевать, мы хотим уйти. Если будете штурмовать дальше — сомнете, но мы заберем еще многих ваших. Пропустите нас, мы уйдем.
Хейман махнул рукой за спину, туда, где приглушенно грохотала артиллерия и мириады вспышек расцвечивали чернильное ночное небо яркими цветами.
— Мы уйдем, — повторил он. — Забирайте шверпункт.
Наверное, никогда майор не испытывал столь сильного искушения поддаться на самое простое и легкое решение. Никогда… И так же, как тяжело было гунну просить о пропуске, так же тяжело оказалось для Натана ответить ему единственно возможным образом:
— Нет.
Лейтенант склонил голову, исподлобья рассматривая оппонента пытливым взором.
— Вы устали, а вот нам нравится воевать, — уточнил майор. — Мы примем капитуляцию и обойдемся с вами по правилам и обычаям войны. Но на большее не рассчитывайте. Да и некуда вам уходить — ваш шверпункт уже в глубоком тылу.
Хейман помолчал, нахмурив брови, его черные пальцы стиснули пряжку ремня.
— Не можем, — произнес он наконец. — Честь немецкого солдата не позволяет просто взять и сложить оружие.
— Увы, вы ошибаетесь, — вымолвил Натан. — Честь — это привилегия победителей. Побежденный может сохранить лишь немного достоинства.
Немец метнул в него взгляд, полный яростной ненависти, так что Натан едва не отшатнулся, лишь невероятным усилием воли сохранив внешнее спокойствие и невозмутимость.
— Тогда мы устроим вам кровавую баню! — прохрипел лейтенант. — Мы погибнем, но и вам мало не будет! — Он резко взмахнул руками, словно охватывая все поле боя, черными контурами проступавшее вокруг. — Смотрите, сколько ваших трупов и техники. Будет больше!
Майор без лишней спешки посмотрел налево. Затем так же внимательно посмотрел направо.
— Действительно, — согласился он. — Немало наших полегло сегодня, и немало погибнет завтра. Впрочем, «У короля много!».[123] Но… Я не вижу здесь немецкой техники. Наверное, вы бережете ее для утра?
Словно незримая нить, невидимая глазу, но прочнее стали, соединила их взоры. Офицеры прожигали друг друга огненными взглядами, в которых явственно читались угроза, смерть, отчаянная решимость и горячая надежда. Это было настоящее единоборство, измерение двух воль, где на одной стороне оказалась сила, готовая идти до конца, невзирая на потери. А на другой — отчаяние безнадежности, способное в любой момент взорваться безумием последнего безнадежного боя.
Хейман опустил глаза первым. Он молча развернулся и зашагал в темноту, раскачиваясь из стороны в сторону. Натан облегченно выдохнул, склонил голову и украдкой вытер со лба пот. Оба не проронили ни слова — исход их поединка был очевиден для обоих.
«Тяжелый день», — подумал майор, превозмогая неистовое желание сесть прямо на землю и дико расхохотаться, сбрасывая напряжение минувших суток. Штурмовать «Форт» ему было уже нечем и некем, сегодняшний штурм стоил батальону огромных потерь, а технику у него забрали, перебросив на другой участок, где дела шли еще хуже. Поэтому грядущий день обещал стать гекатомбой и британских солдат, и союзников, если у тех еще остались силы.
Теперь не станет, потому что даже если нет ни солдат, ни техники, остается британский дух, но он вечен.[124] И не бошам, вдребезги проигравшимся, растерявшим славу и силу, ставить условия…
Четырнадцатый день от начала UR
Ллойд Джордж встретил Черчилля самолично, у дверей, крепким рукопожатием.
— Здравствуйте, господин премьер-министр, — председатель Комитета по танкостроению всеми силами старался сохранить строгое выражение, но его обрюзгшее лицо более походило на восковую маску, тающую под огненным напором внутренней улыбки.
— Прошу вас, садитесь! — Премьер широким радушным жестом указал на кресло. То самое кресло, в котором Черчиллю уже довелось сидеть в их предыдущую встречу. В прошлый раз оно было тесным и неудобным, подобно осовремененному варианту прокрустова ложа, теперь же оказалось на диво мягким и удобным. Даже скрип пожилой благородной древесины звучал ободряюще, услаждая слух.
— Итак… — произнес «главный танкист Королевства», растягивая момент триумфа еще на несколько упоительных мгновений. — Победа?
— Безусловная, — ответил премьер. Ни ситуация, ни собеседник не располагали к легкомысленности, но Ллойд Джордж почти физически ощущал выросшие крылья. Пожалуй, только теперь он в полной мере ощутил, каким тяжелым прессом давила ответственность в течение предыдущих месяцев. Да что там месяцев — лет!
— Разумеется, формально еще ничего не закончилось, — продолжил премьер, улыбаясь самыми краешками губ, но так, словно все лицо озарил внутренний свет. — Однако остальное представляет собой чисто технический вопрос.
Теперь настала его очередь насладиться моментом, пить секунды, как хорошее вино, одну за другой, разделяя их с тем, кто мог на равных оценить это изысканное удовольствие. Крепкий бренди с легким благородным бульканьем пролился в толстостенные стаканы. Налив, премьер отставил бутылку и легким движением придвинул собеседнику его сосуд. Черчилль принял дар и немного подержал стакан на весу, на уровне глаз, наслаждаясь игрой света в оранжево-желтом напитке, словно в стекле заточили кусочек солнца. Ллойд Джордж чуть откинул голову назад, прикрыл глаза и вздохнул, а затем отпил добрый глоток.
