Прошла она скучнее предыдущей. Самым значительными событиями, если не считать рождественские гуляния, были очередные беременности Хелле и Ханне. Сестры изо всех сил старались увеличить род Гюлленстьерне. Кому-то ведь надо будет управлять теми землями, которые тесть покупал для нас с Лореном.
Как-то я шутливо спросил Нильса Эриксена:
— Остались еще в Датском королевстве хоть какие-то земли, которые не принадлежат нашему роду?!
— О-о, много еще! — с сожалением ответил тесть. — Я попросил одного купца разузнать, что продается на островах Фюн и Лолланн. На Зеландии есть, что купить, но там цены задраны безбожно. Копенгагенцы — такие наглые пройдохи!
Ютландцы почему-то всех жителей острова Зеландия называли копенгагенцами, по столице, расположенной на нем. Видимо, это слово указывало не на территориальность, а на свойства характера. В ответ жители даже самой глухой зеландской деревушки считали ютландцев деревенщиной. И в двадцать первом веке тоже. Датчане, конечно, все плыли в одной лодке, но зеландцы сидели на руле, а ютландцы гребли на передних банках, где чаще забрызгивает. Жители ютландского города Сконе и вовсе не вылезали из анекдотов, им даже весла не доверяли.
Зимой я увеличил флот дрифтеров вдвое, чтобы не надо было подолгу ждать, когда они наловят рыбы и загрузят трюм барка. Покупателей на соленую рыбу хватало, потому что народ пока верующий, блюдет посты. Экипажи набрал быстро. Крестьяне, привыкшие горбатиться за гроши, готовы были отправиться на несколько месяцев в море, рискнуть и разбогатеть. Само собой, разбогатеть по их меркам. Заодно и меня сделать богатым по моим меркам.
Отправились на Доггер-банку после селедочной путины. Она в этом году получилась удачной. Так что до следующей весны будет из чего делать бутерброды. Шли гуськом, но все равно флотилия растянулась на пару миль. В этом году Северное море встретило нас не очень ласково. Дул северо-западный ветер силой баллов семь. За световой день не успели добраться до места лова, так что пришлось ночью дрейфовать. Утром долго ждали, когда подтянуться дрифтера, которые отнесло к ютландскому берегу.
На Доггер-банке нас встретил старый знакомый хулк, успевший в прошлом году вовремя смыться. Он повертелся на горизонте, убедился, что будем ловить на своем краю, к английскому берегу не полезем, и исчез, больше ни разу не появившись. На всякий случай я поставил свой барк на якорь на западной границе нашего района лова, чтобы первым встретить непрошеных гостей. Ларс Йордансен разместился посередине.
Потянулись однообразные скучные будни. Рыбаки ловили рыбу, сортировали ее, раскладывали по бочкам, пересыпая солью. Когда вся тара была занята, подходили к борту старого барка и сдавали на него улов, забирая взамен тару, соль, продукты и воду. Экипаж моего барка следил за обстановкой. В «вороньем гнезде» несли вахту по два юнги. Изредка они докладывали, что видят чужой дрифтер, английский или голландский. Военные или торговые корабли здесь не появлялись. Пересекать Северное море отваживались только от Ярмута до Фризских островов, а дальше шли вдоль берега на северо-восток, а потом на север до пролива Скагеррак.
На девятый день старый барк снялся с якоря и отправился в Ольборг сдавать рыбу моему тестю Нильсу Эриксену, а новый барк занял его место в центре района лова. Теперь уже к нашим бортам швартовались дрифтера и выгружали улов. Здесь тоже сельди было много в этом году. Рыбаки мне рассказывали, что два-три года уловы будут большие, а затем опять случится провальный год, каким был прошлый. В такой год обычно случалась и чума. Как между собой были связаны селедка и чума — никто понятия не имел. Шутливо говорили: «Бог знает, ибо он человек в годах!»
Старый барк вернулся через неделю, а еще через два дня я повел новый барк в Ольборг. Отсутствовали всего чуть больше трех недель, но радости было и у моряков, и у членов семей столько, будто не было нас три месяца. Хелле тоже обрадовалась, хотя ей сейчас не до меня, на последних неделях, если не днях. Лицо у нее сейчас одновременно важное и умиротворенное, потому что, даже когда ничего не делает, все равно выполняет самую важную функцию — продолжение жизни на Земле. Хелле уверена, что живет на плоском острове, который плавает в океане на спинах китов, но откуда-то знает, что нет ничего важнее во Вселенной, чем вынашивание и выращивание потомства.
Родила она в конце июня. Двойню, мальчика и девочку. Когда Хелле забеременела в третий раз, рассказал ей о якобы предсказанных мне трех детях. Она поверила. Поэтому очень хотела, чтобы родилась дочка. Ей пошли навстречу — добавили девочку.
— В нашем роду часто двойни рождаются! — похвасталась теща. — У моей прабабки даже тройня была!
Я сперва огорчился. Потом вспомнил, что сам и придумал это предсказание. С другой стороны, жизнь научила меня, что просто так мы ничего не придумываем. Четвертого ребенка от Алены я так и не увидел. Мне кажется, мы знаем свою судьбу при рождении, но потом забываем. Иногда она напоминает о себе странными предсказаниями, которые, как выяснится после нашей смерти, были пророческими. В море я отправился с опаской. И зря. Погода была на удивление хорошей. После чего я успокоил себя мыслью, что двойняшек надо рассматривать, как одного ребенка.
В середине августа, когда я в очередной раз привел в Ольборг барк, наполненный бочками с рыбой, тесть, как обычно встречавший нас на причале, новом, построенном по моему проекту, широком и крепком, с дубовым настилом на каменных опорах, известил меня, лукаво ухмыляясь:
— К тебе тут в гости старый знакомый пожаловал! Угадай, кто?
Я надолго задумался, перебирая в уме, кто из старых знакомых мог приехать сюда?
— Все равно не угадаешь! — не выдержав, произнес Нильс Эриксен. — Купец провансальский Гильом Гийонне!
Да уж, на него бы я подумал в самую последнюю очередь!
— Неужели ему жить надоело?! — удивился я.
— Говорит, что нет, — продолжая улыбаться, сообщил тесть. — Утверждает, что ты ему обрадуешься.
— Разве что он свежего яда привез, — пошутил я.
Таки он меня порадовал. Не ядом, конечно. Жил Гильом Гийонне на постоялом дворе, под охраной городской стражи и без права выхода в город. Еще ему запрещено было общаться с кем-либо, кроме хозяина постоялого двора Педера Аксельсена. Купца это, как я догадался, не напрягало. Он встретил меня с радостной улыбкой. Такое впечатление, что в прошлый раз я его угощал, как самого почетного гостя, а не собирался испытать огнем.
— Я по поручению короля Людовика, с наградой для тебя, — сразу сообщил он.
— Мне ничего от него не надо. Боюсь, что окажется слишком много для меня, — сказал я.
— Ты не знаешь, от чего отказываешься! — произнес купец Гильом Гийонне с таким выражением лица, с каким хохлы заставляют есть вареники цыгана, который раньше их не пробовал.
— И знать не хочу! — заявил я. — Возвращайся назад и передай королю Франции, что мне от него ничего не надо.
— Если я вернусь, не выполнив и на этот раз его задание… — Гильом Гийонне замолчал, не закончив фразу.
Конец ее мне был известен. Варианты могли быть только в том, как закончит жизнь провансальский купец. Людовик Одиннадцатый в этом плане был затейником. Ему бы в двадцать первом веке работать аниматором в пятизвездочном турецком отеле.
— Зачем он тебя прислал? — сжалился я над купцом.
— Награду тебе передать, — ответил Гильом Гийонне, протягивая вексель. — Ты должен знать, за что. Мне он не сказал.
Вексель был на лионский банк Франческино Нори — наверное, самый надежный банк Франции на данный момент. На тридцать тысяч золотых экю. Я хотел было гордо швырнуть вексель на пол и послать короля Франции подальше, но здравомыслие победило. Иначе мне пришлось бы еще усиленнее прятаться от наемных убийц. Чтобы воевать с королем, надо самому быть королем. Или нищим. В одну сторону мне слишком далеко, а во вторую слишком неохота.
— С чего это он вдруг расщедрился?! — не удержался я и произнес язвительно.
