— Как хорошо, — говорит, — что я тебя встретил.
— Куда, — спрашиваю, — копыта настропалил?
— Да Петька послал за сигаретами. В нашем ларьке «Прима» закончилась, в Учхозе, сказали, ещё продают. — Отчеканил он это скороговоркой и за своё, наболевшее. — Я тут вешалку попробовал смастерить. Не лезут шурупы в ту деревяшку, что мне подарили на мебельной фабрике. И гвозди не хотят забиваться. Гнутся и всё!
Зло меня разобрало:
— Я тебе разве не говорил, что это не дерево, а спрессованные опилки? В них, перед тем как шурупы закручивать, нужно тонким сверлом направляющие сверлить!
Заблымал Витёк зенками, замотал головой:
— Нет, Санёк, ничего такого я от тебя не слыхал. Может быть, ты хотел сказать да забыл? — И сплюнул с досады, — Вот, крову мать, затеялся! Где ж теперь взять это сверло? У тебя нема?
— Только коловорот. Ты гвоздь «пятидесятку» возьми, отпили у него шляпку, остриё немного расплющь да заточи с двух сторон. И будет тебе вместо сверла.
— Да? Надо попробовать. С кем ловишь-то?
Братьев Погребняков Казия недолюбливал из-за прилипшей намертво клички. Поэтому я не стал упоминать их всуе:
— Там новенькие ещё… учатся шурудить. Недавно у нас на краю. Вчера подходили, ты видел.
— Музыченкины, что ли? — Витька переиначил украинскую фамилию на привычный кубанский лад и добавил с ехидцей, — ну-ну…
Рыбалку он тоже не уважал, как дело дурное и зряшное, и если до сих пор не ушёл, есть у него за душой что-то невысказанное. И точно:
— Новость слыхал?
— Помер кто? — пошутил я, скрывая за встревоженным тоном самый натуральный сарказм.
— Та-а!
Обиделся корефан. Дёрнул плечом и почесал.
Это он вовремя. Судя по выверенным ударам, работа у Музык пошла. Ну, тут и Валеркино слово, и опыт, какой-никакой, а самое главное, глубина. Она по всему прогону чуть ниже колена. Любит пескарь пастись на таких местах. Много его на отмели. Уже в мои голени тычется…
В общем, наловили мы рыбы. Ещё пару раз поставили хватку, и на жарёху хватило. А дальше ловить было нечего во всех смыслах этого слова. Слишком много народа в конце огорода Плотниковых И в речке, и на берегу.
Вообще-то это наша глубинка, ближайшая к дому. Если нужно по-быстрому искупнуться, приходили сюда. Может, у пришлых и было другое название для неё, этого не скажу. Мы не из пришлых.
Малышня гомонила здесь от обеда до вечера. Одна компашка сменяла другую. Приходили и взрослые пацаны. В доме напротив Сашка Баянов живёт, сын нашего квартального — так в основном, его одноклассники. Витька Девятка с гитарой, Петька Григорьев с вином и только ему интересными разговорами, Лёха Дон, Кытя… иногда набивалось по шесть-семь рыл. Сейчас же, Погребнячонок народ взбудоражил: полундра, мол, наших бьют! Кого дома застал, кого у железного бака, возле ларька, на железнодорожной поляне… Вот все и сюда! Одних только братьев Данильченко пять человек! Промчались казачьей лавой, поймали одного чужака. А он, падла, своим оказался. Это к деду Корытько приехал внучок на каникулы, из Москвы.
Спросили его:
— Чего ж ты, дурак, убегал?
А он:
— Так все убегали, и я…
Дали ему подсрачник, чтобы не задавался (из Москвы-ы он), и отпустили.
Хоть чуть отвели душу. А по большому счёту, всё вхолостую. Силы то надо куда-то девать? Вот они и вспомнили детство, начали дурковать. Никогда раньше не видел, как взрослые пацаны играют в «чур ни». Валерка, наверное, тоже. Глянул на тот лягушатник:
— Пьяные что ли? Ну, их, — сказал, — нафиг! Давай обойдём.
Пятнадцать минут лишних затратили, пока вышли к мосту. Не к кладке какой-нибудь, а к мосту. Самому настоящему. Его дядька Ванька Погребняков два раза переезжал на гружёном под завязку «ГАЗоне», когда парубком, по этому делу, убегал от ОРУДа. Какой может быть мост на Железнодорожной улице? Конструкция самая простенькая, без излишеств, вроде перил: через речку перекинуты рельсы, к ним присобачены шпалы. Крепко-накрепко присобачены.
Сломают его в девяностых. Не понравится новой квартальной, что ночью, мимо её окон проезжают, легковые машины…
Стою, в горле комок. Музыки топчутся в нерешительности. Не знают, как быть. Им надо вдоль речки. Это нам через мост, и дома. Двинулись было дальше, но Валерка пресёк:
— Куда? Погнали до нас, пацаны. Заодно поглядите, что наши кошки жгруть.
Те:
— А футбол?
— Погнали-погнали! Жарёха это недолго.
— Да неудобно…
— Неудобно хезать в почтовый ящик!
— Тю! — выбухом из-за спин. — Рыбку не можете поделить? Ещё подеритесь!
Это тёть Зоя. В чьём же ещё голосе столько сарказма? На плече тяпка с закутанным в тряпочку лезвием, в руках кирзовая сумка. С работы идёт. Значит сейчас, как минимум, полшестого. Не зря Быш так испереживался за свой футбол.
— Да вот, мам, — впервые на моей памяти атаману нужна чья-то поддержка. — Стесняются пацаны идти на жарёху.
— Ещё чего! — фыркает та. — Ишь ты, каки стесни-итель-наи! Ну-ка вперёд, а то хворостину возьму! Я не Валерка, уговаривать да просить!
— А футбол⁈ — чуть ли не хнычет Быш, но покорно семенит впереди.
— Завтрева будет день!
— Не, — возразил я. — Завтрева никак не смогу. В школу надо идти.
— Каникулы ж! — ахнули все.
— Мамке пойду помогать. Парты красить, ещё что-нибудь. Там будет видно. Наверно на целый день. А какой после краски футбол?
— Ну, — осеклась тётя Зоя, — если оно вам надо, раз вы друзья — товарищи, пошли б помогли. Глядишь, и управитесь до обеда. А нет, так ищите другое время. Потерпите, не облезете. Пол лета ещё впереди.
— А папка? — набычился Сасик.
— Что папка? Что папка? — Встретим твоего папку. Заберём из больницы, домой привезём, накроем на
