…Завалившись на настил — отдохнуть — я совершенно неожиданно уснул. Даже не уснул, а отрубился, как выключили. И так же странно проснулся — рука с часами была прямо перед глазами, и я понял, что проспал всего минут сорок. Очевидно сказалось копившееся нервное напряжение.
Танюшка полулежала рядом, держа ладонь у моего виска. Кажется, все наши были тут — валялись индифферентно на шкурах и слушали опять Игоря. Он пел песню из недавно вышедшего на экраны фильма про гардемаринов…
— По воле рока так случилось —
Иль это нрав у нас таков?
Зачем же нам, скажи на милость,
Такое множество врагов?!
Но на судьбу не стоит дуться —
Там, у других, вдали — бог весть! -
А здесь, у нас — враги найдутся!
Была бы честь,
170.
была бы честь!..
Честь — красивое такое слово из интересных фильмов, романтичное и звонкое… но мы мало о ней думали там. Там это было именно слово из фильмов, совсем не имевшее отношения к нашей повседневности.
Здесь это слово обрело свой первоначальный и единственный смысл, острый и определённый, как клинок шпаги в умелой руке бойца. Честь — это стоять друг за друга. Честь — не предавать своих, не лгать им, не бросать в бою. Честь — не гнуться, не отступать перед врагом. Честь — это… Честь. И всё тут. Ни убавить, ни прибавить…
— …Не вешать но, гардемарины!
Дурна ли жизнь — иль хороша…
Едины парус — и душа,
Едины парус — и душа,
Судьба и Родина — едины!
В делах любви, как будто мирных,
Стезя влюблённых такова,
Что русский взнос за счастье милой —
Не кошелёк, а голова!
Но шпаги свист, и вой картечи,
И тьмы острожной тишина —
За долгий взгляд короткой встречи —
Ах, это, право, не цена!
Не вешать нос…
Я слушал, лёжа неподвижно, даже не подавая знака, что проснулся. Все вокруг были свои, всё было сейчас хорошо и правильно, и огонь в очаге горел, поленья стреляли золотистыми искрами… и наступил новый год, и праздник, кажется, удался.
А ещё я думал, и эта мысль стояла где-то сзади, как чёрная фигура на границе освещённого костром круга… думал: а не последний ли это счастливый день для всех нас?
Игорь Басаргин
Девочка глядит из окошка —
За окошком едет рыцарь на кошке.
Или, может быть, на медведе…
Непонятно — на чём он едет?
Может, хочет спеть серенаду
О любви с каштановым взглядом
И кудрями спелого лета?
Рыцари — такие поэты…
Если даже ловят дракона,
Говорят с ним о красе небосклона,
И загадывают гаду загадки,
И играют, простодушные, в прятки.
А потом они дерутся, недолго.
У драконов велико чувство долга.
И кончается весь бой — отпираньем
Душ, и дружбой, и взаимным братаньем.
Смотрит девочка в окно на балконе —
Едет рыцарь на крылатом драконе.
Тихо плачет позабытая кошка.
Всё красиво…
Только грустно. Немножко.
* * *
— В общем, Саня со Сморчём и Щусём висят у них на хвосте… точнее — на боку, -
Север повёл плечами, разминая их после долгого бега. — Грек твой был прав. Идут — не
171.
меньше полутысячи. Осторожно идут, во все стороны дозоры высылают.
— Ничего, — отозвался Сергей. — Ирка с Наташкой Мигачёвой, сейчас уже, наверное, к
чехам подбегают. Да и австрийцы, должно быть, подошли…
Игорь Мордвинцев, Север, Сергей и я стояли на заснеженном склоне среди чёрно-белых деревьев, неясно рисовавшихся в предрассветном сумраке. Вадим, убежавший на разведку, мотался где-то впереди, выслеживал уже совсем близких негров. Ручей внизу склона, невидимый отсюда, тонко звенел на камешках — незамерзающий, оживлённый… Его берегом двигались несколько чёрных теней — шли кабаны, и их похрюкиванье доносилось до нас.
— Мы с Иркой вчера, перед тем, как она ушла, поцеловались первый раз, — задумчиво
сказал Игорь.
— Да ты чё? — иронично спросил Сергей. Я толкнул его локтем, но Игорь не обратил
внимания на иронию, продолжал озабоченно:
— Зря ты её, Олег, послал. Ей же тяжело будет… Наташка — та крепкая…
— И парня нет… — кивнул Сергеи я пихнул его коленом, но Игорь снова его не услышал:
— А Иринка — она…
— Она на лыжах бегает в сто раз лучше меня, — не выдержал и я наконец.
— Что нетрудно, — заметил Север и подвигал шпагу в ножнах.
Все умолкли, и в молчании холодный январский рассвет обступил нас со всех сторон — стало даже холоднее, чем было. Мы не двигались, только временами переносили свой вес с одно ноги и лыжи на другую, да ещё иногда кто-нибудь зевал, закрывая рот крагой.
— Холодно, — пожаловался Игорь Северцев, похлопывая себя руками по бокам.
— Градусов двадцать, — подтвердил Сергей. — Что, мерзнешь, Север?
— Иди ты, — беззлобно сказал Игорь. — Леший, ты чего молчишь?
Я выдохнул длинную струю густого пара. Мне никогда не нравилось обсуждать очевидные вещи. Как у Гашека: " — Я вчера видел похоронную процессию. — Видать, помер кто-нибудь…" Редкостно содержательный разговор… Да и не казалось мне, что очень уж холодно.
Рассвет медленно-медленно, словно через силу, вползал в лес, остывший и белый. Но суку совсем недалеко от нас мрачно сидела ворона, и звон ручейка в овраге казался неуместно-потусторонним. Снег был сухим, и в эту паразитку невозможно даже запустить снежком. Она же этим пользовалась — сидела и по временам скандально орала, чем добавляла уныния к общей картине.
— Не люблю зиму, — неожиданно вырвалось у меня.
— Заговорил! — агрессивно обрадовался Игорь. Но развития атаки не последовало —
Сергей подобрался и вытянул руку:
— А вот и Вадька.
— Угу, — подтвердил я, наблюдая, как Вадим сноровисто спускается на лыжах по склону
наискось. Он всегда хорошо бегал на этих деревяшках — даже сейчас, когда на ногах у него не "дрокеры"(1.), а именно деревяшки…
Вадим резко затормозил возле нас и левой рукой скинул меховой капюшон — от него валил пар.
— Идут, — выдохнул Вадим, сбрасывая с ног лыжи. — Десять штук, вот за этим холмом,
— он ткнул за спину большим пальцем. — Разведка. Выйдут к ручью.
— Перережем, — уверенно сказал я, стряхивая краги в снег и сбрасывая капюшон.
Схватило холодом, но я знал, что это ненадолго. — Вперёд, ребята.
Проваливаясь в снег, мы спустились к ручью и присели за деревьями и валунами. Вадим аккуратно вывесил из рукава гирьку кистеня.
— Десять штук — ерунда, — сказал я, одвыдернув из ножен палаш. — Жаль, языка пока не знаем, а то можно было бы одного живьём взять.
