Хозяин встрепенулся было, услышав скрип входной двери, но тут же опустился обратно на стул, узнав вчерашнего бесприбыльного посетителя. Похоже, отсутствие покупателей было для его лавочки естественным состоянием.
Мне подумалось, что, располагайся сие заведение где-нибудь на широком проспекте мегаполиса, пришлось бы отбиваться от желающих, а тут… Впрочем, мало ли какие у него могут быть резоны для того, чтобы торчать в пустыне? Жизнь — она всякая.
Люси чуть в обморок не упала. Она бегала, пачкая пушистые лапки, по пыльным витринам, требовала отнести её то туда, то сюда и изъяснялась исключительно одними восклицательными знаками, поминутно повторяя:
— У нас такого нет!
В конце концов мышка намертво прилипла к стеклу, под которым были разложены те самые штучки, что так приглянулись мне вчера. Одну, крошечную кружевную розетку, с невесть как держащимися на ней вовсе уж микроскопическими, серебряными, искуснейше сделанными цветочками, она разглядывала особенно долго. Наконец, оторвавшись, красноречиво посмотрела на меня.
Я охотно полез за кошельком. Владелец, узрев непривычную картину — кто-то достаёт деньги, — рысьим скоком оказался возле нас, недоверчиво глядя на мои руки.
Начальница пискнула:
— Уважаемый! Мне требуются тонкая ленточка и зеркало.
Ворох разноцветной ткани тут же образовался на прилавке, а вот со вторым предметом вышла некоторая заминка. Покуда хозяин разыскивал требуемое, Рат ловко продела в розетку кремовую шёлковую полосочку, подкоротила концы острыми зубками, и…
Всё же женщина — она везде женщина. Даже если выглядит не вполне привычно. Кружевная финтифлюшка превратилась в очаровательнейшую шляпку, — удивительным образом оказавшуюся моей крошечной спутнице весьма… как бы это сказать? Нет, всё-таки к лицу!
Мало того, другая ленточка, пошире, в тон первой, сделалась пышным бантом, кокетливо повязанным чуть выше кончика хвоста. Странным образом мышка не выглядела забавной или тем паче нелепой в этом необычном прикиде. Просто дама принарядилась.
Внимательно оглядев себя в зеркале, она что-то там подвинула, поправила. Похоже, осталась вполне довольна увиденным. Пробежалась по моему рукаву обратно на плечо, с гордым видом перекинула хвост вперёд — выставив бант на всеобщее обозрение — и, нежно ткнувшись мне в щёку прохладным носиком, ласково прошептала в ухо:
— Шурик, славный мой… Спасибо тебе, ты самый замечательный парень в этом мире. Слов нет, до чего приятно…
Я растаял. Как же это здорово — доставить кому-то хоть минутную радость!
Звереем мы и грубеем, становимся прожжёнными циниками, не видя ничего, кроме крови, боли и грязи человеческих душ. Начинаем относиться к больным, как токарь к болванке: здесь расточить, тут просверлить, там — резьбу нарезать. Даже на смерть реагируем похабными шуточками. Дичаем.
И до чего ж неожиданно сладко оказывается вспомнить, что ты тоже ещё человек. Вспомнить, что бывает на свете что-то помимо бесконечной круговерти дорог, осмотров и госпитализаций. Вспомнить, что душа может согреться чужой радостью. Просто вспомнить…
Как я ждал твоего возвращения из отпуска, любимая, как ждал! Не жил весь этот долгий месяц, не считал прошедших в разлуке дней — лишь ощущал на сердце безмерный груз тех, что оставались до встречи. Не видел солнца, не видел неба, не замечал, что ем и пью — мне всё застила невозможность увидеть тебя, прикоснуться к тебе, услышать твой голос.
Я с ужасом думал о том, что это всего лишь крошечный ничтожный клочок времени, каких-то тридцать дней. Что же будет, когда на мою жалкую, истрёпанную, слабую мышцу, что сокращается там, в груди, обрушится непереносимая тяжесть недель, месяцев, лет?..
Чем ближе становился день встречи, тем тревожнее делалось на душе. Я вконец измучил себя идиотским вопросом: а что будет, если, дождавшись, услышу: «Тебе всё показалось. Ничего не было. Забудь». Что будет, если?
Остро пахло приближающейся осенью. Ухало, сжимаясь в тревоге, сердце. Я метался взад-вперёд по пригородной платформе, не находя себе места.
Вот и возник на её краю такой до боли желанный силуэт. Ты изменилась: похудела, загорела, почему-то теперь кажешься строже.
Гляжу робко, не решаясь спросить, боясь услышать. Даже обнять страшусь.
— Как же я ждал тебя, ежишка, как я ждал…
В груди успело прозвучать три тяжёлых удара. Долгих, как весь этот месяц.
— Я не домой торопилась, я спешила к тебе…
Монотонный звук сливающейся в сплошной гул речи слышался из «мемориальной» каморки, мимо которой лежал наш путь в бригадное пристанище. Люси приподняла левое ухо.
— Что он там, песчаной богине молится?
— Ой, я же тебе не говорил! Пойдём послушаем — занятно.
— Мало я бреда наслушалась?
— Да то не бред…
По мере приближения к комнатушке стали различаться отдельные слова:
— Ты кто есть такой почему по уставу не докладываешь — Еггерт как звание — учёный наплевать какого чёрта надо — что нельзя останавливать булыжник — с какого дуба ты падал — что тектонические изменения — ты меня за кого держишь — думаешь Зака заумным словом напугать держи шире — я про изменения сам сказать могу — на островах как три бомбы в вулкан хренакнули — пол-острова выгорело с партизанами вместе и вся тебе тектоника.
Перекосившаяся дверь с еле удерживаемыми ржавой кнопкой обрывками патриотического плаката, не будучи в состоянии закрыться полностью, явила нашим очам неприглядное зрелище: посреди помещения, без порток, со спущенными до колен грязными голубыми кальсонами, стоял однорукий. Закатив пьяные бельма и расплёскивая вонючую неаппетитного вида выпивку из зажатого в руке хрустального кубка, словно заведённый, бубнил:
— Особое мнение да подавись ты своим мнением — все не в ногу один ты как там тебя в ногу — умней всех что ли — охота тебе ты и вези свой отчёт доказывай в метрополии что хочешь мне только мозги не засирай — за свой счёт самолётом вали хоть пердячим газом — кто пожалеет я пожалею — не мой ты подчинённый грохнул бы к такой матери — гляди богатый стал личный самолёт заказывать я и то на служебном летаю.
Перед старым пропойцей, упав на колени, стиснула на груди руки леди Зак. Глядя на своего мерзкого любовника снизу вверх невидяще-обожающими глазами, твердила:
— Конрад! О, Конрад! Мой генерал! Муж мой!
А тот всё не унимался:
— Жувре молодец что прибыл — тот Еггерт нам всем в карман гадить хочет — не трожь ему вишь булыжник — чтоб самолёт до места не добрался — гляди сам как это твои проблемы — экипаж хороший а ты мало хороших парней на островах положил — уже сделано молодец — сам рулевую тягу пилил — а пилоты за твой счёт — деньги отдать — нет это ты правильно кому охота назад в дерьмо — пусть летит Еггерт долбаный — точно классно мы в Азии захотим и тут не хуже будет.
