Я чуть не сказал «да», но тут же опомнился. Это не моя война. Моя закончилась — давно, еще в Лионе. В тот яркий солнечный день…
— Я не моряк, Альбер. Я даже не попал к Лаперузу. Вы справитесь сами.
Надо было уходить. Командор Поммеле ничем не мог мне помочь. Ни он, ни одноногий академик, ни отважный лейтенант Сурда…
— Погодите, Франсуа! — моряк явно растерялся. — Мы же с вами еще ничего не обсудили! Я даже не отчитался о тех деньгах…
Деньги? Я пожал плечами. Сегодня все говорят о деньгах…
— Нет, нет! — Командор тоже встал и решительно указал мне на стул. — Извольте присесть, Франсуа! Я обязан отчитаться! Сорок тысяч ливров — это… Ведь это деньги армии Святого Сердца! Помните? Вы же сами дали мне адрес — площадь Роз, «Синий циферблат»…
Дыхание перехватило, замерло сердце — и я без сил опустился на стул. Да, все верно — «Синий циферблат», площадь Роз… Но почему — деньги? Разве их я искал? Разве из-за денег…
— Итак, сорок тысяч ливров. Мне передал их господин Молье, — Поммеле заглянул в какую-то бумажку, — двадцатого августа. К сожалению, через неделю он был арестован. Насколько мне известно, на следствии Молье никого не выдал… Эти деньги подполье распределило следующим образом…
Его голос стал еле слышен, затем вообще сгинул, и меня охватила странная звенящая тишина. Все оказалось так просто! Я-прежний отвечал за секретный фонд подполья. Папаша Молье, хозяин «Синего циферблата», где когда-то наливали прекрасный сидр, хранил это золото. Сорок тысяч — деньги немалые, это оружие, это спасенные жизни. Наверно, я был человеком очень ответственным…
— Франсуа! Что с вами? Франсуа!
Похоже, меня спрашивали об этом не в первый раз. Не знаю, откуда взялись силы, но я все-таки смог открыть глаза.
— Вы… Вы больны? — Поммеле стоял рядом, в руке — стакан с водой…
— Да… Я… — Слова рождались мучительно, с неимоверным трудом. — Альбер, бога ради… В «Синем циферблате»… Что там было?
— Там? Насколько я знаю, ваша конспиративная квартира… Выпейте, Франсуа! — командор протянул мне стакан, но я покачал головой. — Выпейте, на вас же лица нет!
Я хлебнул воды, и мне почудилось, что она пахнет серой…
— Мы там с вами пару раз встречались, и вы мне сказали, что хозяин — господин Молье — хранит деньги Руаньяка. Но Руаньяк разрешил нам ими воспользоваться, я и осмелился… Да что случилось?
— Н-ничего.
Я медленно встал, с трудом удержавшись, чтобы не рвануть ворот камзола. Белый галстук внезапно показался удавкой.
— Спасибо, Альбер. Надеюсь, вы угоните это чудище. И… не ищите больше меня!
— Но почему? — Поммеле растерянно вертел стакан в руке, затем резко поставил его на стол, расплескав воду по зеленому сукну. — Франсуа, если вам нужна наша помощь… Понимаете, мы очень рассчитываем на вас…
Я покачал головой.
— Поздно… Считайте, что я погиб…
— Господин дю Люсон! — Глаза командора блеснули. — Напомню вам ваши же слова. Мы, те, кто поклялся защищать Короля и Отечество, будем сражаться до конца. Живыми — а если понадобится, то и мертвыми!
— Ну, если так… — я горько усмехнулся. — Можете считать меня дезертиром.
Вокруг была серая тьма, плотная, непроницаемая, дышавшая холодом и безнадежностью. Странные тени скользили мимо, исчезая без следа и вновь рождаясь, чтобы беззвучно сгинуть в сером сумраке. Я исчез, меня больше не было, но проклятое сознание не желало умирать вместе со мной. Почему я еще здесь? Что им надо от меня? И кому это — «им»?
Тени сгущались, мертвые лица скалились, в ушах звучал далекий хохот. Призракам было весело, они смеялись — или это тоже чудилось? Неужели это смерть? Неужели мне не осталось ничего, кроме этого серого тумана? В чем я провинился перед Тем, Кто судит и карает? Или Он тоже ни при чем и прав Вильбоа со своими древними сказками? Может, древняя логрская кровь, о которой я забыл, как забыл и обо всем прочем, привязывает меня к этому проклятому миру? Неубитый близнец, цепляющийся за ненужную жизнь… Или все проще — Смерть, усталый палач, неловко нанесла удар? Смерть, которую звали Бротто… Бротто… Бротто… Черная равнина, продуваемая холодным осенним ветром…
Черная равнина, продуваемая холодным осенним ветром. Под ногами — неровная земля, за спиной Рона, несущая свои серые воды на далекий юг, где в домах — широкие окна, где люди не боятся сквозняков и пьют терпкий грапп. Но я не дома, мне никогда не вернуться. Лион — прекрасный Лион, окровавленный, в черных клубах дыма, — за рекой. Мой последний город, последний рубеж. Там, за рекою, — площадь, окруженная старинными домами, высокий эшафот, на котором еще не остыла кровь. Там, у эшафота, я все решил. В тот миг, когда треугольный нож обрушился вниз, и я понял, что должен уйти…
Мы, обреченные, только что перешли мост, нас много, длинная шеренга связанных по двое бредет к огромному рву, возле которого уже стоят убийцы в синих шинелях. Другие — в такой же синей форме — подгоняют нас, словно стадо. Мясникам некогда, бойня в самом разгаре…
— Господи, господи, господи… — шепчет кто-то совсем близко. Я не оборачиваюсь, не гляжу вперед, где на белом коне гарцует краснорожий детина в шляпе с трехцветной кокардой. Я хорошо его знаю — бывшего актера, бездарного, завистливого — и необыкновенно жестокого. Вот он, Колло д'Эрбуа, якобинский проконсул — пьяный, с саблей наголо. Он тоже спешит, торопит убийц, в воздухе висит ругань. Скорее, скорее! Третий день здесь, на черной плеши, именуемой Бротто, Республика, Единая и Неделимая, подводит черту под лионским мятежом. Гильотина не справляется, не хватает даже веревок — но есть еще пушки, есть картечь. Пленные копают рвы — несколько уже засыпано, но чуть дальше роют новые, еще шире, еще глубже…
Крик — кто-то вырывается, падает под ударами прикладов. Его подхватывают, ставят на ноги — и гонят дальше. И вот мы уже стоим у рва. Колло кричит, бьет нерасторопных палачей эфесом длинной сабли. Кто-то начинает нас считать, сбивается, начинает снова. Но Колло машет рукой — ни к чему! Скорее, скорее, пушки уже готовы, черные жерла целят в лицо…
— Господи, господи, господи… — хриплый надрывный голос бьет в уши. Крик — отчаянный крик сотен обреченных — растет, ударяет в равнодушное небо и эхом рушится на землю, превращаясь в пушечный гром. Дым окутывает нас, словно серый осенний туман, но мы еще живы, пьяные канониры взяли неверный прицел…
— Господи, господи, господи…
Голос стихает до шепота, и тут небо вновь обрушивается на нас, засыпая черными комьями холодной осенней земли. Крик становится тише, но Смерть все еще медлит — и палачи в синем бросаются ко рву. Патроны кончились, в ход идут штыки, но я еще жив, хотя лицо, грудь, руки — все залито кровью. Колло не спеша слазит с коня, его шатает, сабля волочится по земле, он тоже подходит ко рву, красное лицо морщится, сабля нехотя, дрожа поднимается вверх. Мимо! Пьяный палач вновь морщится, вырывает из-за пояса пистолет…
