– А зачем?
Оно не понимает, и я терпеливо и спокойно поясняю:
– Зачем звать-то?
Внезапно нечто растекается серебряным смехом:
– Ха-ха! Ну ты и наглец, человек!
– Ага. Особенно с незнакомыми.
Нечто вдруг меняет форму, превращаясь в того самого ушастого лиса.
– Оп-па! Это ты!
– Узнал наконец, – смешливо ворчит зверёныш, оскаливая свои акульи зубки в три ряда.
– Я назад ехал, останавливался. Тебя не было.
– Дела, – пожимает он плечами, совсем как мы. И облизывается: – Но окорок вкусный был!
– Чай, императорский, – повторяю я его жест, и мы оба смеёмся. – Куда пропал-то, ушастый?
Он строит хмурую мордочку. Удивительно, но я прекрасно чувствую все его эмоции. Зверёк наигранно обидчиво говорит:
– И ты туда же? Думаешь, мы виноваты, что нас такими создали?
– Кто? – незамедлительно следует мой вопрос.
Так же стремительно получаю ответ:
– Природа, человек. Эволюция.
– Понятно…
– Не о том думаешь.
– А о чём мне надо думать?
– Как тебе довести своих спутников до края земли.
– Доберёмся.
Тарах щурится:
– Не уверен. За тобой гонятся. Причём конкретно за тобой. Заинтересовал ты Океанию. Очень заинтересовал. Машиной своей. Оружием. Поведением. Нуваррой. Не любят тамошние управители тех, кто сильнее и умнее их. Вот и…
Я подаюсь вперёд:
– Хочешь сказать, что и вторжение из-за меня?
Зверь машет лапкой:
– Нет. Просто совпало. Они давно точат зубы на материк. На юг им не пробраться. А вот эти места… – обводит лапой вокруг себя, – давно их привлекают. Ищут Храм Змееголового бога. – Вздыхает. – Давно, однако, ищут.
– И дураки. Он у нас, на Новой Руси.
Ушастик снова весело щурится:
– А я знаю. Я всё знаю, что ты знаешь.
Теперь мой черёд сузить глаза:
– Кажется, я знаю, почему вас считают местным ужасом.
Он смеётся, широко разевая пасть:
– Ага. На самом деле мы никого не трогаем. Люди сами убивают друг друга. Потому что мы им приказываем. А потом внушаем, что это сделали мы. Хорошая у вас, людей, поговорка: у страха глаза велики. Нам в голову и тысячной доли не может прийти того, что вы, люди, о нас себе напридумывали.
– Верю. А я, значит, внушению не поддаюсь?
Зверёк грустнеет:
– Вы, земляне, другие. Потому мы можем с вами только разговаривать. Вот так, как сейчас. Во сне. И всё.
Протягиваю руку, чешу ему за длинными ушами. Зверь довольно урчит, потом жалуется:
– Знаешь, как обидно? Мы по натуре существа общительные, добрые, ласковые. А нас всё время обижают. Вот и привыкли защищаться, как можем…
– Мы, русские, тоже такие. Всем всегда готовы помочь, выручить, а наши враги этим пользуются и ездят на нашей шее, как на лошади.
– Понимаю, человек. Очень хорошо понимаю. Но вижу, что тебя интересует Храм? Хочешь узнать, что в нём такого?
– Хочу. Если можно, конечно.
– Можно. Тебе – можно. Помнишь холм, из которого вы раньше выходили?
– Разумеется! Только что в нём толку? На Землю же мы не вернёмся?
Тарах снова смеётся.
– Хе-хе… Сколько там глобусов было?
– Двадцать четыре.
– Вот! – Он поднимает кверху лапу с выставленным назидательным жестом когтем вверх. – Если голову статуи повернуть к другому глобусу, то холм выведет в мир, изображённый на карте. Понял?
Я буквально подскакиваю на камне:
– Ты серьёзно?
Он высовывает язык:
– Бу тебе! Мы, гарахи, никогда не врём. – Снова грозит когтем. – Только не проболтайся раньше времени.
– А когда это время наступит?
– Сам поймёшь.
Начинает мерцать.
– Всё. Устал. Пора мне.
– Рад был тебя увидеть.
– Я тоже.
– Ещё встретимся?
Он снова смеётся.
– Разумеется. Мой дом тебе по пути. Хотя… – Мрачнеет, прислушиваясь. – Не уверен… Твои враги в… – Мгновенно прикидывает: – До них полсотни ваших километров. Но каждый день они отыгрывают десять. Вот и считай. Твои сюрпризы хороши. Но солдаты Океании боятся своих командиров куда больше тебя и даже нас.
– А не хочешь нам помочь?
Тарах мотает головой так, что уши разлетаются в стороны, и мне невольно, несмотря на услышанное, становится смешно. Снова протягиваю руку, чешу ему за ними.
– Понял. Мощности не хватает.
Тот уныло отвечает:
– Угадал. Ладно. Удачи тебе. Торопи своих. Мы вас не тронем.
– И тебе удачи. Встретимся – с меня окорок.
– Лучше бы шоколадку дал.
Беспомощно развожу руками:
– Давно уже кончился…
– А если привезут?
– Без вопросов.
– Ловлю на слове. Я приду, – обещает он и спохватывается: – Всё. Пора. – И исчезает…
Я открываю глаза и смотрю на светящийся в уже проснувшемся солнце оранжевый потолок палатки. Вот тебе и сон. Гараху я верю. Не зверь он, скорее всего. А Древний. Слышал я нечто подобное. От умных людей. Оказывается, не врали… Сажусь на матрасе, смотрю на часы. До подъёма ещё тридцать минут. В оранжевом свете хорошо видна внутренность плотика. Ого! Это что такое? Матрас Аоры и Юницы придвинут вплотную к моему, образуя общую поверхность. Дочка лежит посередине. Баронесса – справа. Каждый на своём месте и под своим одеялом. С чего бы это? Она же меня ненавидит, по её словам.
Внезапно в воздухе возникает мордочка гараха, и тот, смеясь, заявляет:
– Плохо быть слепым, тупым и дураком одновременно. – И тает, словно Чеширский кот.
«Спасибо! Ты просто лучший друг!» – мысленно благодарю я зверя. Получаю ментальный отклик в ответ. М-да… Теперь столько всего стало понятным… Кое-как сползаю с матраса, надеваю берцы, вылезаю наружу. Трогаю бороду. Блин, надо побриться. Обязательно. Иду к машине, нахожу принадлежности, отхожу метров на пятнадцать в сторону. Не переношу опасную бритву и станки. Только электро. Машинка весело жужжит, снимая щетину. Я контролирую процесс в маленьком зеркале. Вот. Совершенно другой вид! Умываюсь, чищу бивни. Красота. Звучит труба. Люди в лагере начинают вылезать из своих походных обиталищ.
Из нашей палатки появляются дамы и дочка. Она жмурится, затем видит меня, подбегает и радостно прыгает мне на шею, потому что я сижу на стульчике, обматывая местную ручную бомбу проволокой. Надсечённые пассатижами гвозди плотными рядами уложены вдоль цилиндрического жестяного корпуса. Откладываю её в сторону, подхватываю дочку:
– Привет, милая.
Она утыкается мне в шею, счастливо сопит. Потом отстраняет личико:
– Устал, папа?
– Уже нет. Выспался, отдохнул, снова отлично себя чувствую.
– Я рада!
– Юница! Умываться! – раздаётся сердитый голос мамы.
Перевожу на неё взгляд – чуть припухшие после сна глаза. Выглядит баронесса мило и совсем по-другому. Голос своим тоном говорит одно, но огромные зелёные глаза – совсем другое. Она встревожена моим вчерашним состоянием и рада, что я уже опять бодр и свеж. А также моё отношение к её дочери радует женщину. Девочка нехотя слезает с моих колен, идёт к машущей рукой Злате с кувшином воды. А Аора, чуть задержавшись, негромко, чтобы никто, кроме меня, не слышал, говорит, глядя в сторону:
