V
Каждому встречному носильщики и уцелевшие люди Клодия кричали, что несут убитого народного защитника в Город. Вскоре уже изрядная толпа, освещаемая немногочисленными факелами, валила по Аппиевой дороге к Риму. Если попадались встречные, они поворачивали назад, если люди Клодия нагоняли попутчиков, те тоже вливались в толпу.
Когда в темноте процессия достигла Города, ей навстречу стал сбегаться народ с факелами. То там, то здесь вспыхивали огни — весть, что Милон убил Публия Клодия, распространялась по Риму мгновенно.
Кто-то успел предупредить Фульвию, и, когда толпа достигла нового Клодиева дома на Палатине, двери были распахнуты, и Фульвия с распущенными волосами и в разорванной одежде кинулась навстречу носилкам. Она вопила, каталась по полу, выкрикивала что-то бессвязное. А может, и не слишком бессвязное — в ее воплях можно было отчетливо разобрать имена Цицерона, Милона и Помпея.
Народ все сходился. Уже все пространство перед домом было запружено, и даже на форуме собиралась толпа, как будто Клодий намеревался там выступать. Человек двадцать бегали по Риму с факелами и кричали, что ищут Милона, хотя нелепо было его искать в Городе, если еще накануне он из Города выехал.
Среди этого горя, похожего на всеобщее помешательство, один Клодий оставался невозмутим. Он лежал, перепачканный в дорожной пыли и крови, завернутый наскоро в чужую сенаторскую тогу, посреди своего огромного атрия с черными колоннами; и пламя факелов вспыхивало алым на фоне сверкающего мрамора. Огромный атрий был уже полностью забит людьми, и каждый норовил тронуть убитого за руку и заглянуть в лицо.
Картина I. На следующий день…
19 января 52 года до н. э
Утром со всех сторон на форум сбегались люди, толпа ярилась, рыдания перемежались проклятиями. Больше других суетился клиент убитого Гай Клодий. Он всем и каждому подтверждал, что Милоном убит Публий Клодий, потрясал кулаками, грозил расправой убийцам и требовал сжечь тело народного любимца не где-нибудь, а прямо здесь, на форуме! Пусть проклятые оптиматы увидят, что смерть Клодия им даром не пройдет! Месть! Месть!
— Месть! — подхватила толпа и ринулись в Гостилиеву курию, где столетиями заседал сенат Рима.
Второпях вытащили из курии деревянные скамьи и сложили костер подле. Из близлежащих домов снесли на форум все сколько-нибудь подходящее для огня — свое и чужое. Потом на руках принесли тело Клодия и водрузили на огромный костер. Он лежал под наклоном и, казалось, взирал на сошедший с ума Город с высоты, наблюдал за происходящим и торжествовал, наслаждаясь любовью толпы и своей властью над нею.
Костер подожгли с трех сторон, сухое дерево мгновенно вспыхнуло, огонь перекинулся на Гостилиеву курию. Никто даже не пытался ее тушить. Толпа как зачарованная смотрела на пылающее здание, кто-то даже принес амфору масла и плеснул на ступени.
Вместе с телом народного трибуна умирала в огне мятежа Республика.
Люди Милона ворвались в Альбанскую усадьбу Клодия на рассвете. Ключница только-только поднялась и резала хлеб, чтобы накормить домашних — рабов и свободных. Работы в этот зимний день предвиделось немного: женщины собирались шить из старых туник лоскутные одеяла, несколько человек должны были поправить упавшую изгородь на дальнем поле, остальным поручалось заняться починкой мотыг и плугов к предстоящему севу. Да еще с десяток бездельников оставались в доме, где заново штукатурили хозяйские покои.
И тут, как банда разбойников, налетели люди Милона. Управляющий и двое вольноотпущенников попытались встать у них на пути. Тибр во время наводнения остановить было бы легче. Вольноотпущенники тут же были убиты, а управляющий схвачен, связан и притащен на кухню в виде самом жалком. Следом неспешно вошел Милон. Женщины завизжали, но тут же смолкли, в ужасе зажимая ладонями рты.
— Где мальчишка Клодия? — спросил кандидат в консулы, усаживаясь на скамью, где обычно сиживали рабы за вечерней трапезой, жадно поглощая густую похлебку, сваренную из бобов вместе со стручками и заправленную оливковым маслом.
Управляющий трясся, как осенний лист.
— Так где мальчишка? — повторил Милон спокойным, почти равнодушным тоном.
— Не знаю, — наконец выдавил управляющий и покосился на кинжал, который Биррия накалял на огне. — Клянусь Юпитером, не знаю!
— А кто знает?
Управляющий беспомощно шлепнул губами. Но тут вновь глянул на светящийся красным кинжал и плаксиво выкрикнул:
— Галикор знает! Он прибежал вечером, сказал, что от господина, и сам спрятал куда-то мальчишку.
— Где этот Галикор?
— С другими рабами.
Милон дернул в сторону Биррии подбородком.
— Приведи Галикора.
Управляющего отпустили, и старик рухнул на пол мешком.
— Доминус, так ведь нельзя, — простонал он, утирая с разбитой губы кровь.
— Твой хозяин мертв, — злорадно ухмыльнулся Милон.
Управляющий заскулил.
Два раба Милона притащили Галикора. Тот даже не сопротивлялся, шел спокойно, зная, что вырваться и убежать не удастся.
— Где мальчишка? — спросил Милон.
— Какой мальчишка? — глядя в потолок, спросил Галикор.
Сверху, из спален прислуги донесся женский визг — это люди Милона добрались до двух хорошеньких служанок, что жили в усадьбе и присматривали за хозяйским сыном.
— Маленький Публий.
— Не знаю.
— Вытяните ему руку, — приказал Биррия рабам, что держали Галикора.
Гладиатор махнул кинжалом и разом отсек сразу четыре пальца у пленника. Тот зарычал от боли и стал валиться навзничь. Его тут же поставили на ноги, плеснули водой в лицо.
— Где щенок? — теперь спрашивал Биррия, поигрывая кинжалом перед лицом Галикора.
Он что-то промычал в ответ. Его вновь облили.
— Не знаю… — выдавил пленник.
Новый взмах кинжала — и большой палец упал на пол. Часто-часто закапала кровь — лезвие успело остыть и не прижгло сосуды.
— Тестикулы ему отрежь, — посоветовал Евдам.
— Нет, он от боли сдохнет, — деловито заметил Биррия. Он схватил раба за волосы, наклонил голову набок и отсек ухо.
Потом склонил обезображенную голову на другую сторону.
— Учти, молчун, скоро очередь дойдет до языка, а потом — до тестикул.
— Я ничего не знаю, — прохрипел Галикор.
Биррия в бешенстве пинал обезображенное тело раба, когда на кухню ворвался покрытый пылью посланец из Рима.
— Клодий жив! — выкрикнул он.
Все к нему обернулись, один Милон не двинулся.
— Абсурд! Мы оставили его на дороге. Он был дохлый.
— Это был его гладиатор. А сам он спасся. Кольцо… сенаторское кольцо… его нашли на теле?
— Абсурд! — повторил Милон. — Он не мог спастись. Его убили.
— Что будем делать? — спросил Биррия.
— Возвращаемся в Рим, — подумав, решил Милон. — Я — кандидат в консулы. Или вы забыли? Биррия и Евдам, вы получите свободу. — Он поднялся. — Теперь мне никто не помешает стать консулом Рима. И прирежьте на всякий случай управляющего.
Клодий умер. Его плоть растерзали на Аппиевой дороге, она сгорела на костре, и все, что осталось, — это кучка пепла, который безутешные родственники собрали в урну.
Вдруг мелкими показались все обиды, смешными — амбиции, а смерть — не такой уж страшной по сравнению с тем, что не успел он свершить за оставшиеся годы. Всю жизнь он был надменным ребенком, капризным баловнем, всеобщим любимцем, которому все и всё время должны прощать его дерзкие выходки. Он стремился к власти, интриговал, обманывал, стравливал друг с другом своих врагов. Он обольщал толпу и женщин, он враждовал с самыми могущественными римлянами. И вот он умер. Его прошлое было лишь фундаментом, который теперь скроется в песке времени.
Республика всегда представлялась ему огромным домом, облицованным мрамором, с крышей из бронзовой черепицы. Клодий распахнул двери и вошел. В просторном атрии гулко отдавались шаги, и полосы света перемежались густыми тенями. Теперь он наконец входил в этот дом, который так часто видел в своих мечтах. Он обошел бассейн с зеленоватой дождевой водой и распахнул дверь в ближайшую комнату. Какие-то люди встретили его — знакомые и незнакомые, он отвечал на их приветствия и шел дальше. Все новые и новые двери распахивались. Все новые и новые комнаты он проходил, все больше становилось людей, знакомые попадались реже. Вот снова атрий, только поменьше; библиотека, экседра, вновь комнаты… Он шел и шел, и казалось, анфиладе не будет конца. И вдруг распахнулась дверь, а за нею — тьма. Ничего. Пустота. Небытие. Вечность.
