Марианна Алферова - Соперник Цезаря

И посмертная слава. Слава бунтаря и мятежника.

Вечером в атрий Клодиева дома влетел весь грязный, в пыли и крови, раб и рухнул на пол — то ли от изнеможения и ран, то ли заранее вымаливая пощаду.

— Кажется, он из Альбанской усадьбы, — проговорил Зосим.

Раб всхлипнул и пополз к ногам своей хозяйки на коленях. Фульвия побледнела, хотя казалось, что это невозможно.

— Мой мальчик… Публий… — прошептала она. — Его убили?

— Милон и его люди ворвались в усадьбу. Мы ничего не могли сделать, — забормотал посланец. — Они убили двух наших, убили управляющего, а Галикора пытали страшно. Все разгромлено, разбито, над женщинами надругались. Никого не выпускали. Они ушли только на рассвете сегодня.

— Публий… — повторила Фульвия.

— Мы не знаем.

— Что значит — не знаем?

— Галикор где-то его спрятал, и никто теперь не ведает — где.

— Зосим, ты знаешь? — Вольноотпущенник отрицательно покачал головой. — Тогда бери людей и немедленно скачи в усадьбу. Найди моего мальчика.

Зосим вдруг представил, что где-нибудь в искусственном гроте или в кладовке, в одиночестве, закутанный в чей-то грязный плащ, замерзший, голодный, испуганный, сидит малыш и таращит глазенки, пытаясь разглядеть в темноте, кто там копошится в углу и шуршит…

Зосим его найдет. Непременно найдет… Ведь Зосим может все.

Стемнело, но Город продолжал бурлить. Цицерон делал вид, что это его не волнует. В тот миг, когда пришло известие об убийстве Клодия, «Спаситель отечества» так обрадовался, что захлопал в ладоши, потом воздел руки к потолку и принялся обнимать всех и каждого. Теперь сторонники Клодия носились по улицам, и Марк Туллий опасался даже выйти за дверь. Ну что ж, тем больше времени можно посвятить ученым трудам.

Цицерон только что пообедал и теперь собирался поработать и записать несколько рубрик нового трактата. В последнее время он много сочинял и даже говорил всем, что рад отойти от политики, отойти от форума, от вечных интриг и дрязг и предаться философии.

Но написать удалось всего лишь несколько слов — явился Милон. Он был с дороги, весь в пыли, раздражен и готов на все.

— Когда выборы? — спросил Милон хмуро. — Я спрашиваю, назначили консульские выборы?

— Еще нет, а…

— А! — передразнил Милон. — Вот нам всем и «а»! Надо срочно провести выборы, пока сторонники Клодия не открутили нам головы. Я пытался встретиться с Помпеем, но он заперся у себя в усадьбе и не пожелал принять. Как бы кто ни подумал, что Великий меня поддерживает! Я направился домой, но тут меня поджидала толпа — встретили камнями и накинулись с палками! Чуть не убили! Мои люди отгоняли нападавших от дома стрелами, но я все равно не смог к себе пройти. И что теперь? Что? Я должен стать консулом, и как можно скорее, иначе родичи Клодия потащит меня в суд.

Цицерон вздохнул и протер глаза — по привычке. Сейчас они не гноились.

— Видишь ли… Я был сегодня у Великого. Я говорил с ним.

— И что? — нетерпеливо перебил Милон.

— Катон предлагает избрать консула без коллеги, чтобы навести порядок в Городе.

— То есть диктатора? — Милон весь подобрался.

— Консула без коллеги, — повторил Цицерон. — И… — Он опять вздохнул.

— Это будет Помпей?

— Мы все мечтали, что так и будет. К его дому еще утром приносили консульские фаски.

— О, боги… — прошептал Милон и упал на стул. Ноги его не держали. — Если я не стану консулом, меня убьют. Орк! Орк! Орк! Вели принести вина.

— Теренция не любит… — Цицерон глянул на гостя и осекся. — Хорошо, я пошлю кого-нибудь.

Вина принесли — просто потому, что с обеда еще осталось немало разбавленного хиосского.

— Где твой Тирон? — спросил Милон, озирая таблин.

— Он очень болен и потому сейчас живет в моей Формийской усадьбе. Я дал ему свободу…

— А, свободу. Я тоже обещал свободу своим рабам. Тем, кто дрался лучше прочих. — Милон осушил чашу и немного успокоился. — Зачем вино разбавили? Воды я мог напиться у фонтана. Если меня не изберут консулом, то точно отдадут под суд.

— Я буду тебя защищать, — пообещал Цицерон.

— Да ну! Неужели? И ты надеешься, что меня оправдают?

— Пока есть дыхание, есть надежда. Сторонники Клодия сейчас без серьезной поддержки — старший брат Аппий уехал в провинцию, Цезарь занят делами в Галлии, а Гипсей и Метелл Сципион, если не получат консульства, на всех озлятся…

— Толпа, вся эта свора — его поддержка! — Милон презрительно скривил тонкие губы. — Когда они заорут на форуме в тысячу глоток, кто осмелится меня оправдать? А? Я спрашиваю, кто?

— Ну, дело не такое уж и сложное. Ты защищался, он нападал…

Милон нехорошо улыбнулся.

— А потом я ворвался в его Альбанское имение, прикончил несколько рабов и управляющего, одного раба запытал до смерти, пытаясь отыскать мальчишку.

— Ты убил маленького Публия? — Цицерон побледнел. — Он же… Ему же… кажется… года четыре? Или пять?

— Нет, я его не убил! Не нашел! Рабы надежно спрятали звереныша. Ну, так что? Будешь меня защищать? — Милон расхохотался при виде растерянной физиономии «Спасителя отечества».

— Я обещал, — выдавил с трудом Цицерон, как будто во рту у него застрял кусок сырого теста.

Никогда прежде Судьба так не ополчалась на Милона. Даже после гибели Бешеный мог погубить Милона. И многих вместе с ним.

Племянники Клодия обвинили Милона в попытке убийства и в организации насильственных действий. Милон раздавал тысячи и тысячи сестерциев направо и налево, но это не помогало — все брали деньги, но никто не возвысил голос в его защиту.

Один Цицерон, расхрабрившись, решил защищать Милона на суде.

Помпей был наверху блаженства — избранный консулом без коллеги, то есть полновластным диктатором, он упивался властью. Помешать ему никто не мог: Клодий погиб, а Цезарю было не до Рима — в Галлии полыхало восстание. Кажется, Цезарь даже не знал, что происходит в Городе, — в январе он приезжал в Цизальпинскую Галлию, но почти сразу вернулся назад, за крепостную стену Альп — во главе восстания встал популярный галльский вождь Верцингеторикс. Рим отныне принадлежал Помпею. Да только он не знал, что делать со своим приобретением! Если бы у него имелись хоть какие-нибудь планы, как обуздать толпу и излечить смертельно больную Республику. Но он этого не знал.

Суд на Милоном состоялся в первой половине апреля. Когда Цицерон, защитник Милона, выбрался из носилок и увидел форум, сверкающий от оружия, — Помпею пришлось выставить стражу, чтобы разъяренная толпа не растерзала Милона, — у великого оратора сразу сел голос. Марк Туллий собирался построить защиту на утверждении, что именно Клодий готовил Милону ловушку, а Милон только защищался. Но вид вооруженной охраны и гул толпы лишили Марка Туллия красноречия и остатков и без того невеликого мужества. Прозвучавшая речь «Спасителя отечества» оказалась куда короче заготовленной, да и ту он произнес невыразительно и торопливо. Милон, глядя на своего старого друга, скрежетал зубами и шепотом поминал Орка.

Кавсиний Схола, вызванный свидетелем в суд, так красочно описал ужасное нападение на Аппиевой дороге, убийство Клодия, его рабов и свободных, в том числе и несчастного трактирщика, что у многих навернулись на глаза слезы. То, что хозяин таверны был римским гражданином, ставилось Милону в вину особо. Потом заговорили о нападении на усадьбу и убийствах вольноотпущенников и рабов.

Ясно было, что теперь Милону ни за что не вывернуться, его ждут распродажа имущества и ссылка в Массилию. А там — нищенское существование. Ибо долгов у Милона было столько, что никакие распродажи не могли их покрыть.

Через несколько дней Гай Клодий был обвинен в организации беспорядков, нападении на дом Милона и попытке поджечь курию. Гай Клодий был осужден и отправлен в изгнание.

«Публий Клодий Зосим, если ты здравствуешь, то это хорошо, а я здравствую, — писал из Галлии вольноотпущеннику приемный отец Клодия Публий Фонтей. Привычка собирать сведения была в нем неистребима, и, пока он не нашел нового покровителя, делился добытыми материалами с Зосимом. — Я маялся несколько дней животом, но теперь поправился. Ты просил меня писать обо всех галльских делах, надеясь составить в скором времени книгу. Я с радостью выполняю твою просьбу. Мы только что одержали победу под Алезией. Что это было за сражение! Верно, какой-нибудь поэт напишет о нем поэму на манер греческой Илиады. Только стихами можно описать подвиги римской доблести. Сколько мы вырыли рвов! Сколько возвели стен, ловушек для врагов! Цезарь велел сделать два кольца укреплений. Внутреннее — одиннадцать миль в окружности, а наружное — четырнадцать. Сорок дней легионеры копали рвы по пять футов глубиной, и рвы эти утыкали заостренными стволами, а обрубленные сучья выставили наружу. Таких стволов мы натыкали пять рядов, снизу связали, чтобы их нельзя было вырвать. Мы назвали эти укреплениями „могильными столбами“. А перед рвами, опять же в пять рядов, выкопали ямы, и дно этих ям утыкали заостренными кольями, сверху прикрыли хворостом. Солдаты называют их „лилиями“. Жуть!..»