Двадцатый век стал прозрением, последовавшие за ним годы — крахом надежд, безумно болезненной ломкой представлений Британии о самой себе. Две сильнейшие в Европе континентальные державы, вероломно объединившись и предав Британию, начали войну. Рухнула под совместным, германо-русским натиском Франция, единственный союзник Британии на континенте — германцы раз и навсегда решили для себя французскую проблему, подтвердив свои претензии на европейскую гегемонию, возникшие со времени битвы под Седаном. Затем русская армия пошла на Восток, немцам, при поддержке сильного подводного флота удалось переправить крупные наземные силы в Африку. Каждая из этих стран использовала свои преимущества. Немцы подло били из под воды, маленькие подводные скорлупки с торпедами топили британские корабли. Русские имели подавляющее превосходство в живой силе и опытных, не уступающих британским офицеров. Так же немцы имели сильнейшую в мире разведку — возможно именно они предупредили русских о готовящемся ударе по их столице Санкт-Петербургу, так удачно расположенному на самом берегу. И русские совместно с немцами предприняли безумный ответный ход. Многие говорили в те времена — что война была проиграна Британией именно тогда, когда тяжелые снаряды падали на их столицу, когда рушились не здания — рушилась сама имперская, непоколебимая сущность Британии. Унизительный Берлинский мирный договор с дополнительными протоколами лишь подтвердил, что Британия теперь — не единственная и непобедимая, а всего лишь одна из многих.
Совсем недавно, и месяца не прошло — страх, так давно забытый и проклятый вернулся снова. За то время, что прошло после двадцатых, успело родиться уже третье и даже иногда четвертое поколение людей, не ведающих что такое страх. После двадцатых, мир, еще недавно такой жестокий и яростный, постепенно стал превращаться в нечто мирное, уютное и привычное. Все двадцатые, тридцатые, и даже сороковые годы военные упорно готовились к новой, большой и страшной войне. Это было ненормально — несколько мировых гегемонов. Как говорил Горец, бессмертный воин с мечом из одноименного, прошедшего недавно с оглушительным успехом фильма — должен остаться кто-то один. Один — а остальным отруби голову мечом и пусть их сила войдет в тебя, пусть она напитает тебя, даст тебе силы для новых битв и свершений. Этот синематограф, внешне чисто художественный и развлекательный, на самом деле очень точно отражал суть и смысл международной политики. Должен остаться кто-то один. Убей своего конкурента — и возьми его силу, возьми его природные ископаемые, его науку, его землю, его людей. Убей — и сила убитого напитает тебя, сделает тебя сильнее для новых битв. Убей — воистину остаться должен кто-то один.
Но война не начиналась. Начатые еще в двадцатые годы эксперименты с ураном завершились в пятидесятых созданием оружия, равного которому не видел мир. Все дрогнули, полагая что война на пороге — но вместо войны это оружие дало мир. Мир, когда на пороге уже была война. Мир — когда все были готовы к новым сражениям, когда все в достаточной степени зализали раны, оставшиеся после мировой войны, когда накопили оружие и припасы — и уже готовы были вцепиться друг другу в глотку. Все ждали войны — пришел же мир, пусть мир плохой, мир с взаимной ненавистью и злобой, мир обеспеченный страхом перед ядерным огнем — но все же мир. Который как известно лучше доброй ссоры, даже самый худой.
А постепенно начала забываться и ненависть. Мелкие, повседневные дела вытесняли из памяти национальное унижение, все больше было людей, которые при слове „Багдад“, не мрачнели, а недоуменно пожимали плечами: ну Багдад так Багдад и что дальше то? Кто-то торговал с Россией, кто-то имел там друзей, кто-то учил русских детей в престижных британских университетах. Нити обычных человеческих взаимоотношений все больше и больше связывали народы — и все больше и больше людей задавались вопросом: а нужна ли нам война, а нужна ли нам месть, а что это за национальное унижение такое, через столько лет.
Не всех такое положение дел устраивало.
Снова напомнил о себе страх. Страх, долгие годы таившийся в самых темных уголках подсознания внезапно вырвался наружу, расцвет ядовитым цветком под взрывы минометных мин в самом центре Лондона. Эффект от этого теракта не исчерпывался только разрушенными зданиями и погребенными под руинами, разорванными на куски людьми — он был куда больше, объемнее, серьезнее. Это был страх, не отпускавший ни днем ни ночью, страх от которого не спрячешься за железной дверью и тревожной кнопкой, нажав которую можно вызвать полицию. Страх, что на твой дом упадет мина или снаряд — и тебя не будет. Или не будет твоих близких.
Но это было только начало. За последние дни лондонцы узнали еще больший страх. Страх перед снайпером-невидимкой, выцеливающим свои жертвы с крыши высотного дома. Снайпер был везде и нигде, он был всего один — но угрожал каждому из более чем двадцати миллионов жителей большого Лондона. Каждый мог оказаться его жертвой просто потому что оказался не в том месте и не в то время. Каждый мог попасть в перекрестье прицела, каждый мог умереть в любую секунду. Выстрел — и тебя нет, твоя жизнь оборвалась, потому что так решил неведомый палач. Каждому побывавшему на войне пехотному офицеру отлично известно, что такое страх перед снайперами. Для того, чтобы уничтожить одного единственного снайпера иногда заливались напалмом, забрасывались снарядами и ракетами целые акры земли — просто для того, чтобы поднять боевой дух солдат, просто для того чтобы поднять боевой дух и самим себе. Подразделение, которое два-три дня обстреливал снайпер, становилось по факту небоеспособным, моральный дух солдат сильно падал. И это солдат! Можете себе представить, что происходило с обычными людьми.
За несколько дней охоты „Лондонского снайпера“ все сильно изменилось. В два-три раза выросли продажи плотных штор и просто ткани, особым спросом пользовались тяжелые, плотные, темные шторы. Все помнили судьбу несчастной, застреленной через окно, когда снайпер выстрелил по силуэту, помнили — и не хотели повторения. Не справлялись с нагрузкой электроподстанции — теперь лондонцы предпочитали жить с плотно занавешенными шторами окнами и даже днем у всех горел свет. От постоянной перегрузки — сейчас почти весь день нагрузка на распределительную сеть была близка к пиковой, такой, на которую она была просто не рассчитана — уже произошло несколько аварий, и какие-то районы большого Лондона несколько часов вынуждены были сидеть без света. Дважды из-за этого случились массовые беспорядки, они произошли в бедных, наполненных преимущественно выходцами из колоний кварталах, и были жестко подавлены полицией. Выросли продажи лампочек накаливания, фонариков, свечей…
