Монах замахал руками, указывая княжеским дружинникам на толпу, запрудившую берег реки. Пламя накрыло старика с головой, голос его умолк, но где-то среди людского скопища несколько мужских голосов продолжали:
ведь Свентовит — это Свет.
Видели мы чрез Него Белый Свет.
Вы посмотрите — Явь существует!
Мишка вдруг с изумлением услышал, что и дед Корней едва слышно выводит речитативом:
Нас Он от Нави уберегает —
Мы восхваляем Его!{ Цитируется по книге "Мифы древних славян". Саратов, «Надежда», 1993 — 320 с., ил.}
— Деда, дружинники идут, услышат!
— Плевать! Наши прадеды с этой песнью Царьград на щит брали, а теперь цареградские псы за нее на костер ставят! Эй, ты! Сюда смотри, задрыга, с тобой княжий сотник говорит! Чего распихался? Ты бы с половцами так воевал, а то нашел на кого переть — на баб!
Ретивый дружинник, разглядев золотую гривну, в спор вступать, на всякий случай, не стал, а двинулся в сторону, все так же покрикивая и пихая народ древком копья.
— Пошли, ребятки, нечего здесь больше смотреть, пошли… Никифор! Пошли, сейчас народ на торг возвращаться начнет, самое время.
— Корней Агеич, а, может, завтра? — Никифор залез в сани и уныло разобрал вожжи. — Настроения, что-то, нет никакого, да и угорское еще осталось…
— Нет, Никеша, ехать нам пора — загостились, да и снега вот-вот падут, успеть бы добраться. Пошли, пошли.
"Вот так! С этой песней на Царьград шли, а теперь за нее, по указке из Царьграда, на костер! Выходит, мы в первый раз Холодную войну еще в XII веке проиграли? Или еще в Х — при Владимире Святом? А в ХХ веке торжественно отметили тысячелетие этого проигрыша? Очуметь можно! А с чего, впрочем, чуметь? Празднуем же день независимости России от Советского Союза.
А я-то, придурок, Православный орден, Православный орден! Это что же Илларион во главе Православного Ордена может натворить? Он же всю Русь кострами заставит! Испанской инквизиции и не снилось. Нет, ребята, пулемета я вам не дам! Никаких Орденов! А что Вы можете, сэр, в шкуре пацана сопливого? Блин! Какой же я косяк сотворил, как теперь эту цареградскую сволочь останавливать? Нет, ну надо же такого дурака свалять, управленец гребаный, о чем ты думал? Опять понесло? Самый умный, всех развел, как лохов, все под мою дудку пляшут, а я выхожу — весь в белом. Весь в дерьме Вы выходите, сэр! Господи, да что ж теперь делать-то?".
— Михайла! Ты чего спишь что ли?
— Деда, а если Илларион и вправду сможет Православный Орден собрать? Он же таких костров по всей Руси понаставит!
— Ага, дошло теперь, чего ты ему наболтал?
— Деда, он же на нашу сотню глаз положил, собирается с нее Орден начинать!
— Как положил, так и отложит, мы — княжьи люди! — решительно заявил дед. — А ты, впредь, думай, прежде чем за отцом Михаилом каждое слово повторять!
— А может князю про Илларионовы замыслы донести?
— Незачем! Князь и так нашей сотни опасался, а станет еще сильнее. Илларион сам себе шею свернет.
— Как?
— Он здесь чужак. Ни земли, ни людей, ее населяющих, не знает и не понимает, а думает, что умней всех, что вокруг дикари, и с ними можно что захочешь делать. Земля его и сожрет — может, быстро, а может и медленно, но ему не жить! Сидел бы тихо, справлял бы монашескую службу, тогда бы жил, а если полез мир переделывать — не жилец! Вернется из нынешнего похода живой, считай — повезло, а если еще ума хватит понять, что голову в капкан сует — совсем счастливчик.
"Это же про Вас, сэр: "Самый умный, взялся мир переделывать" — портрет точнейший! Вы уже в который раз мордой об стол прикладываетесь? Не считали? И, заметьте, означенный конфуз неизменно приключается с Вами именно тогда, когда Вы себя шибко умным воображаете! Но как девка в огне кричала, до сих пор в ушах стоит. И старик этот…Петь на костре… Это ж, какую силу духа надо иметь, какую веру!".
— Чего примолк, Михайла?
— Тошно, деда. Епископ, он же не грек какой-нибудь, даже не болгарин. И своих — на костер!
— Царство мое не от мира сего, нет в нем ни эллина, ни иудея. — Гнусавым голосом, видимо, передразнивая кого-то, процитировал дед. — Верно я вспомнил?
— Верно. Ты, что, хочешь сказать, что для него «свои» — только православные христиане, а все остальные…
— Так и есть! Вернее, должно быть, а как там на самом деле? — Дед махнул ладонью. — Чужая душа — потемки.
— Иллариону тоже наших не жалко…
— Хватит! — Сердито оборвал дед. — Без нас все решится, а у нас своих дел полно: мне — сотню в порядок приводить, тебе — "Младшую стражу".
— Делай, что должен, и будет то, что будет…
— Вот, вот. А прямо сейчас ты что должен?
— Что? — Мишка не сразу смог отвлечься от своих переживаний. — А! Краску купить надо, я присмотрел уже…
— Дурак! У тебя родни полон дом, каждому подарок привезти надо! Да Юльку свою не забудь!
— Для Юльки у меня уже есть. В том ларце, который в скоморошьем возу нашли, жемчужное ожерелье было.
— Опять дурак! Ты что, жениться собрался? Проще подарок нужен, такой, чтобы показать — ты про нее и в стольном граде не забывал. И все! Не князь — жемчугами одаривать, меру знать надо!
— Тогда… Знаю! Там еще платки цветные были, даже шелковые.
— Во! В самый раз!
— Может, и сестрам — по платку?
— Третий раз дурак! — Дед зло пристукнул кулаком по колену, видимо тоже не мог отойти от увиденного на берегу Струмени. — Анне с Марией скоро замуж идти, а Евлампия еще в куклы играет, и всем — одинаковые подарки?
— Тогда, может быть, Анне ожерелье отдать?
— Во, начинаешь мыслить! — Поощрил дед.
— Машке — отрез ткани, мать ей что-нибудь сошьет.
— Тоже хорошо.
— А Ельке можно и платочек. И вкусного чего-нибудь. Я тут изюм видел!
— Так, а матери?
— Так она же с нами — здесь. — Удивился Мишка. — Ей-то зачем?
— Четвертый раз дурак! Ты первый раз в бою добычу взял, впервые мужское дело совершил, а она тебя родила, вырастила, должен ты ей поклониться?
"Блин, и этот — про первое мужское дело, и опять не про секс. Да, ЗДЕСЬ пол — не просто графа в анкете. Прямо по Гумилеву: "Будь тем, кем ты должен быть".
— Значит, что-то из добычи, или, наоборот, купить?
— Все! — Сказал, как отрубил, дед.
— Что, все? — Не понял Мишка.
— Всю добычу, кроме оружия и других воинских вещей. Подарки отложи, воинский снаряд — тоже, ну, и монеты себе оставить можешь. Все остальное ей — хозяйке! Кузька, Демка, вас это тоже касается! Слышите?
— Ага! — Отозвался Кузьма. — А отцу?
