Собственно, все плюсы этой летающей табуретки обеспечены тонким крылом большого удлинения — классика, в общем. Таких шедевров на планете пока не делают. Имею в виду, на серийных моделях. А за всех умельцев не поручусь.
В начале осени начались дожди, и полёты сами собой прекратились. Местечко в уголке ангара для нашей самоделки выхлопотал наш комсомольский вожак Саня Батаев, поэтому я без помех принялся за совершенствование аппарата. Скажем так — винтомоторной группы. Дело в том, что нам явно не хватало тяги, поскольку использовался недостаточно сильный мотор. Зато у меня был шанс увеличить коэффициент полезного действия винта. Как? Взять его в короткую трубу, чтобы воздух, разбрасываемый лопастями во все стороны, не разлетался вместе с напрасно потраченной мощностью, а направлялся назад, давая прибавку к создаваемому усилию. Такое своеобразное сопло, хотя и без сужения.
Спросите, почему подобная конструкция не применяется повсеместно? Есть тому веские причины. При больших диаметрах винта эффективность этого сооружения резко падает из-за значительных его размеров и массы, необходимой для обеспечения прочности. Трение воздуха о внешние поверхности «лишней» детали тоже не пустяк. А установленное перед фюзеляжем или крылом подобное сооружение вообще только вредит, потому что прижимает воздушный поток к самолёту и увеличивает сопротивление. Задние же винты справедливо считаются опасными для пилота при аварийном покидании самолёта с парашютом.
Кроме того, при нештатной посадке с разрушением машины самая тяжелая её часть — мотор — неотвратимо расплющивает пилота. А кто же станет строить самолёт, которого боятся лётчики? В общем, подобная схема вызывает справедливые опасения и вполне объяснимые трудности.
Одним словом, применять приспособление подобного рода имеет смысл в достаточно узком диапазоне случаев, а то недолго добиться и противоположного эффекта. У меня же шансы на успех были очень велики, потому что две балки, тянущиеся от крыльев к хвосту, сразу давали две линии опоры для полого цилиндра. Третью же точку опоры я организовал искусственно, пробросив вперёд ещё одну балку от верхней точки вертикальной плоскости хвоста. И спереди поставил вертикальную стоечку, подкрепив её укосиной — треугольник жёсткости замкнулся красиво и функционально.
Конечно, в основе успеха лежал малый диаметр винта — всего-то восемьдесят сантиметров. Для самолётов этой эпохи совершенно смешная величина.
После усовершенствований скорость заметно возросла — семьдесят километров в час эта авиетка выжимала, то есть вопросы аэродинамики стали существенными. Как раз в период этого триумфа на лётном поле появились корреспондент и фотограф. Они запечатлели наше детище с сидящим в кабине комсоргом и лётчиком-инструктором Саней Батаевым, а рядом — наша пионерская команда в строгих новеньких технических комбинезонах и с обязательными галстуками. Была публикация в газете — два снимка и статья о том, как комсомольская организация аэроклуба растит для страны будущих авиастроителей.
Ни на фото, ни в тексте я никак не был выделен — рост у меня пионерский, а свой аттестат зрелости я на лоб не приклеиваю, как и диплома о высшем образовании, который остался в далёком будущем, ставшим для меня прошлым. Ну и, когда наш гость писал заметку, я ему подсказывал нужные формулировки, чтобы повыпуклей выпятить руководящую и направляющую роль партийной организации и её верного помощника — Ленинского Союза Молодёжи Украины.
Некоторый ажиотаж, возникший на этой волне, позволил нашему комсоргу «пробить» где-то у себя наверху положительное решение о постройке группой пионеров-энтузиастов самолёта для побития рекорда скорости. Разумеется, речь шла не об абсолютном мировом достижении, а просто о том, что среди машин определённой группы мы окажемся быстрее всех — великих свершений от энтузиастов самоучек никто не ждал, хотя гонки на приз ОСОАВИАХИМА проводились ежегодно.
Главное — через центральный аппарат ОСОАВИАХИМа нам выделили средства на покупку двух моторов Рено. Однорядных, шестицилиндровых, мощностью аж за двести лошадиных сил. Ещё сказали, что их производство освоят на каком-то заводе в Воронеже, что не может не радовать. Хотя, это решение пока находится на стадии подготовки.
* * *
Появление на горизонте вполне приличных двигателей привело меня к пониманию — можно начинать движение прямиком к намеченной цели. То есть — строить полноценную боевую машину. Москитный истребитель. В предвоенные годы подобное веяние в нашей авиации было, но завершилось ничем — весьма интересный образец конструкции Воронежского авиаконструктора Москалёва — САМ-13 — благополучно «замотал» большой начальник из авиационного управления. Его отправили на продувку куда-то в Москву, а потом тянули время, пока не началась война, и все работы по новым образцам не были вынужденно свёрнуты. Собственно, его идею я и хотел воспроизвести с некоторым опережением по срокам. Дело в том, что машина эта получилась настолько лёгкой и гладкой, что с двумя моторами суммарной мощностью менее пятисот лошадок разгонялась у земли шибче, чем мессеры. То есть догнать их или удрать от них могла уверенно.
У этой лёгкости имелась и оборотная сторона — не могла эта боевая машина нести серьёзного вооружения. Пара ШКАСов винтовочного калибра — это, по мнению военных, маловато. Собственно, и я не возражаю против подобной позиции — для фронтового истребителя такой батареи недостаточно. Поэтому планирую поставить пушки, да не какие-нибудь, а тридцатисемимиллиметровые. И стрелять из них осколочными снарядами.
Однако не будем забегать вперёд — никто никаких пушек мне не даст, поэтому — действуем последовательно и целеустремлённо.
* * *
Разыскала меня Мусенька. После нашей встречи на Пасху она больше ни разу не появлялась в поле зрения и к группе энтузиастов-пионеров не присоединилась. Одни пацаны мне помогали. Так вот, заглянула она в ангар, подошла и сказала:
— Отец Николай просил зайти, — повернулась и пропала из виду. И это хорошо, а то в её присутствии я мигом теряю адекватность — слишком большой пласт памяти начинает ворошиться в голове.
Отец Николай принял меня у себя дома в обычной для юга Украины мазанке. Не стану долго рассказывать — получилось что-то вроде исповеди. Я вываливал всё, что помню и что по этому поводу думаю. Но не о себе, безгрешном, а о ближайшем будущем. Слушал святой отец внимательно и только изредка задавал вопросы. Такие, знаете ли, вопросы, которые помогают сосредоточиться, а не сбивают с толку. Как-то очень гладко лилась моя речь, и мысли не путались, перескакивая с пятого на десятое.
