Одним словом, денек выдался явно не самым слабым и до краев переполненным событиями. Ко всему вышеперечисленному следует добавить послезавтрашнюю процедуру передачи дел преемнику, ротмистру Афанасьеву, по слухам весьма неглупому и довольно многообещающему армейцу, вышедшему из нижних чинов (о времена, о нравы!) и переведенному недавно из Заокеанских Владений. Такие рокировки были весьма во вкусе князя Орлова, обожающего демонстрировать глобальность своего мышления. Конечно, сомнительно, что служака, отдавший полжизни открытым сражениям на “переднем крае наркотической войны”, сразу же вникнет во все перипетии войны, по преимуществу — кабинетной, но… Спорить с начальством, как известно, — все равно что…
Ко всему прочему нужно ломать голову над трудноразрешимой шарадой, кого из оперативников отправить завтра на Урал вместо Володьки (черт бы побрал его со всей его гусарской самодеятельностью, пусть только выйдет из больницы…), поскольку обе наиболее подходящие кандидатуры (Голицын — как все-таки был неправ Бежецкий в отношении юноши — скорее всего, вообще перейдет только на кабинетную работу и то если разрешат медики) выбыли из строя. А из оставшихся выбирать — дело сложное… Не потому, что Александр не доверял своим подчиненным, просто у всех есть свой надел и они скрупулезно его возделывают. Сорви хоть одного с места — и многие разработки пойдут… Александр вздохнул: он постоянно забывал, что через два дня маршруты, по которым пойдут все разработки, уже мало будут его волновать…
Напоминальник, привычно брошенный на стол в соседней комнате вместе с кобурой, вкрадчивой трелью извлек Александра из приятного расслабления полудремы. В такой час, судя по мелодии, мог звонить только кто-то из своих.
Автоматически выждав три звонка, Александр поднялся и пошел за аппаратом. На экранчике определителя светилась только строчка маловразумительных закорючек — звонили с защищенного аппарата.
Щелкнув клавишей записи (на всякий случай), Александр сказал:
— Ротмистр Бежецкий слушает.
— Спишь, что ли? Я уже отключиться хотел!
Александр опустил аппарат и тихо ругнулся, прикрыв микрофон ладонью.
— Ты, что ли, контуженный?
— Я! — жизнерадостно заорал “шмель”.
— Как тебе напоминальник-то дали? Ты из больницы?
— Ни фига, из дома! Когда завтра в аэропорт?
Александр ругнулся уже внятно:
— Ты что, сбежал? А ребра?
— А что с ними случится? Замотали, и все. Что я, действительно контуженный — две недели там париться. Ты знаешь, сколько там сутки стоят?
Конечно, этого и следовало ожидать. Живчика вроде Бекбулатова надолго приковала бы к постели только та же “болванка” в голове. Тьфу, тьфу, тьфу.
— Да, знаешь, сестры милосердия там та-а-кие! Твоей N и не снилось!
Бежецкий, со смешанным чувством облегчения и раздражения вполуха слушая друга, взахлеб перечисляющего объем, длину, размеры и охваты, думал, что, может быть, плюнув на дружбу, пришибить мерзавца? Или подождать до его возвращения?
Запах сирени за распахнутым в сад окном, приятный шум “Вдовы Клико” в голове, аромат дорогих сигар и ничего не значащая беседа старых друзей… Бал в загородной резиденции князя Николая Юсупова в самом разгаре.
— Майн либе фройляйн, разрешите вам представить моих друзей. Ротмистр барон фон Нейгарт, штаб-ротмистр граф Бежецкий, штаб-ротмистр князь Бекбулатов. Господа, мои кузины: графиня Ландсбергфон Клейхгоф и княжна Ростопчина. Прошу любить и жаловать. Молчать-с, штаб-ротмистр!
Сережка Волконский, как всегда в подобных случаях слегка подшофе, но сияющий как породистым лицом, так и роскошным флигель-адъютантским мундиром, держит под хрупкие ручки два таких прелестных воздушных создания, что все три офицера, не сговариваясь, подтягиваются и украдкой одергивают свои мундиры: лазоревые у Бежецкого и Бекбулатова и алый у фон Нейгарта.
И вновь звучит музыка, кружатся в вальсе пары. Александр вглядывается в лучистые серые глаза, в ушах звучит божественный голос, мило, совсем не по-нашему выговаривающий вечные как мир слова светской беседы, и пьяняще пахнет сирень за открытым окном…
Ах как пахнет сирень за окном…
* * *
Дверь привычно и противно скрипнула, впустив внутрь прямо-таки прожекторный свет ярчайшего солнечного дня, который ударил в глаза, отвыкшие от дневного света, так, что Александр, инстинктивно прикрыв их рукой, отшатнулся к глинобитной стене. В дверном проеме, опустив на неизменный “Калашников” руки в щегольских таксистских прорезных перчатках без пальцев, стоял Рустам Шахоев, весь последний месяц — его бессменный конвоир, охранник и по совместительству ангел-хранитель.
— Выходи, майор! Закончились твои передряги! — Веселому гортанному голосу никогда не унывающего парня явно было тесно в крохотной конурке.
Неужели действительно все мучения завершаются и сейчас его прикончат? Хорошо бы пристрелили сразу, чтобы не мучиться… Александр с трудом, опираясь на осыпающуюся от каждого прикосновения дождем пересохших глиняных крошек стену, поднялся на ноги. Привычной ноющей болью сразу во множестве мест отозвалось избитое тело, знакомо задергала притихшая было рана в боку, хотя и поверхностная, но запушенная и давно загноившаяся, всем своим состоянием внушавшая сильные опасения. Хотя теперь вроде бы она уже никак не повредит здоровью: этого самого здоровья, по всем прикидкам, осталось минут на десять-пятнадцать…
— Что, в расход? — как можно безразличнее поинтересовался Александр, хотя сердце и замирало в ожидании ответа.
Смешно! Как будто этот достойный представитель своей нации скажет правду…
— Не торопись, майор! — как всегда скалил из черной курчавой бороды белоснежные крупные зубы Рустам. — Поживешь еще! Тариб-ходжа все-таки решил продать тебя вашим шакалам.
Ноги предательски ослабли, по заросшей щеке сама собой щекотно пробежала слеза. Уже третий месяц он, Александр Павлович Бежецкий, майор ВДВ, находился в плену. Семьдесят четвертые сутки, если не подвели вычисления, горцы, уходя от федералов, таскают его за собой по горам в надежде выгодно обменять или продать, Ребят из его батальона, захваченных вместе с ним в том памятном бою, давно уже ликвидировали — на простых солдат сейчас, как всем известно, спроса нет… До сих пор стоят — в ушах их предсмертные вопли. Что делать: арабские моджахеды не представляют себе успешного боя без отрезанных голов гяуров. И не только они… Правда, большинство горцев, и Рустам в их числе, подобной жестокостью не отличались, но с братьями по оружию не спорили, справедливо полагая, что парой-тройкой неверных больше или меньше — разница невелика…
