— Скажи мне — они действительно тамошние обитательницы? Не въехавшие недавно мошенницы, а порядочные девицы? Может, у их семей и вес какой в городе есть?
— Есть, — Диего обозначил пожатие плечами. — Конечно, их я знаю, хотя и не представлен. Та, что высокая, дочь моего начальника, старшего алькальда над портом, дона Хорхе де Теруана. Вторая — Ана де Рибера. Тоже донья. Обе девочки домашние, но в разном роде. Могу еще сказать, что Ана довольно симпатичная — временами у окошка сиживает. Руфину без мантильи видали, верно, лишь отец с матерью. Она у них одна, в детстве много болела — теперь берегут в четыре глаза.
— Значит, дочь старшего алькальда? — потер руки Гаспар. — Да единственная… Интересная партия. Старших-то на всю Севилью восемь. Я же хочу, чтобы мои дети заняли достойное положение, а у дона Хорхе иных внуков, кроме моих, не будет. Кто-то из них займет место деда. Уже хорошо!
Перед перуанцем маревом стоят перспективы, и кислому выражению лица друга особого внимания он не уделяет. Слова, правда, слышит.
— Может, и не займет. Должность дона Хорхе выборная, не наследуемая.
— С его связями и моими деньгами? Диего, видно, что ты еще мало пожил на свете. Место будет наше! — Гаспар начал бегать между комнатами, наткнулся на низкий шкаф. — Кстати, ты прав, мебели многовато, нужно больше простора. Нет, донья Ана, конечно, миленькая, но чего стоит смазливое личико на фоне таких перспектив? Я уже вижу маленьких донов де Нуньес-и-Теруан.
— Не будет таких.
— Это еще почему?
— Ну, даже если вы на ней женитесь…
— Женюсь, и никаких если! — И кулаком по застонавшему столику. Аж мрамор столешницы трещинами пошел… Нет, показалось, он от природы с прожилками.
Диего словно не заметил, что его пытались перебить.
— …то дети единственной наследницы будут именоваться только ее именем. Словно вас и на свете не было, а благородная северянка зачала беспорочно.
— Не позволю!
— Тогда и не женитесь. Простите, Гаспар, но вам и так придется валяться в ногах, умоляя выдать за ваши чернявые залысины и короткую шею чистую кровь. Руфина не просто донья. Она астурийка! Вы в ее глазах кусок грязи. Новохристианин. Почти мориск.
— Как ты смеешь!
Диего словно не заметил вульгарного «ты». Зато куда-то исчезли все жесты, пусть скупые и незаконченные. Осыпались шелухой, как и часть окончаний. Перед Гаспаром стоял астуриец, словно и не окатанный Севильей!
— Я режу правду. Иначе вы, южане, не понимаете. В Астурии люди зовут себя истинными христианами. Выслужили привилегию в нескольких столетиях резни, отбиваясь десятками от тысяч. Не забудут, на золото не поменяют. Женишься на Руфине? Допустим. Вам придется кланяться такой жене и называть ее в постели полным титулом. Ваши деньги она будет принимать, словно грязь. Вас…
Лицо перуанца налилось пурпуром. Как бы удар не хватил… а северянин продолжает:
— Когда прогонит, словно пса. Когда пустит под бочок. Украдкой. Морщась от отвращения. Всю жизнь будет попрекать: мол, осквернил ее северную чистоту. Ну как?
Вместо ответа — грохот кулака по дереву.
— Я вернусь, когда ты остынешь.
Выходя, Диего спиной ощутил мощные удары — как только дом не развалился. Выходит, при госте сеньор Нуньес себе воли не давал.
История третья, в которой Руфина слушает обедню, а Гаспар Нуньес примиряется с доном Диего
Остыл горячий перуанец к концу недели. Советы друга предпочел забыть. Вместо того в воскресенье оказался в церкви, куда обычно ходит семья старшего алькальда. День не оказался исключением — семья на привычном почетном месте. Гаспар не мог заметить, что Хорхе с Бланкой смотрят строже, чем обычно, что Руфина впервые за долгие годы вцепилась в отцовскую руку — как в детстве…
Горячего взгляда сзади она не чувствовала. Девичья душа забыла про мирское чутье. Ждала. Раз «мотылек» вернулся, значит… Согласно с торжественной латынью на алтарь упал толстый белый луч, дароносица озарилась сверканием… Больше ничего, но этого достаточно, чтобы не сомневаться: спасение есть, и раз церковь отпустила твои грехи — с тобой все должно быть хорошо. Точно так, четыре года назад, обычное, ежедневное чудо вернуло уверенность в себе маленькой девочке, боящейся жизни и смерти разом и поровну.
«Если я больна, значит, что-то не так или со мной, или с миром».
Тогда она научилась не ненавидеть себя, а ненавидеть мир, частью которого являются папа и мама… Глупо. И невозможно!
Проповедь почти не запомнилась. Зато после… Давешний перуанец подошел к отцу, попросил о разговоре. И в день воскресной службы! Руфина посторонилась, но уши навострила. Достаточно, чтобы услышать, как отец отрезал:
— Вы в Севилье без году неделя. Извольте, сударь, себя показать. Впрочем, я разрешаю вам поговорить с дочерью: здесь и сейчас, один раз. Последнее слово — за ней. У нас в семье нравы северные. Девушку спрашивают.
Кажется, весь неф уставился. Надо же, заморский фазан вздумал свататься к соборной колокольне! Нет, к башне крепостной! Все, что успел сказать:
— Сеньорита…
— Нет, — фыркнула навстречу Руфина.
Если человек настолько занят, что не желает подождать, пока новые соседи к нему присмотрятся, и настолько скуп, что не желает тратиться на сваху — он заслуживает быстрого ответа. Зачем тратить его драгоценные минуты и мараведи? Сегодня Руфина добрая…
Гаспар не сразу понял, что разговор окончен. Говорил дальше. Впрочем, об этом ему напомнил дон Хорхе. Оставалось стиснуть зубы, поклониться и отойти — под улыбки, которые дамы прячут под мантильями, а кавалеры — прикрывают плащами.
Гаспар Нуньес умел учиться на ошибках. А еще припомнил, что дон де Эспиноса, невзирая на молодость безусую, уже разок спас его от лишних расходов и осмеяния. Так, неделю спустя после разговора, дон Диего вторично стал другом перуанца.
История четвертая, в которой дон Диего де Эспиноса знакомится с ночным лицом порта, а потом доходит до шпаг
Терновник явился в назначенное время — под возглашающий вечерню колокол. Обыденно приветствовал товарищей по первому ночному обходу. Что творится у него внутри, догадывался только альгвазил Эррера. В отличие от рубак-стражников, человек, которому не только порядок на улице поддерживать, но и пакостные загадки распутывать, должен читать по лицам не хуже профессионального шулера.
Дон же Диего, при всех достоинствах, очень молод. Рвется в дело, как гончая, почуявшая запах зверя, а что лицо держит каменное и манер не забыл… Так это в Севилье ценят непосредственность и искренность. Уже кастилец надевает на тело и лицо футляр сдержанности. Астурийцы же превыше всего ценят невозмутимость. Прямая спина, неподвижная верхняя губа — так они встречают и невзгоды, и радости. Альгвазилу подумалось — а не выглядит ли для северян Севилья городом шутов? Здесь каждый кричит и машет руками, здесь женщины, невзирая на неодобрение церкви, чернят брови и румянят щеки. Здесь убивают быков на арене копьем с коня или мечом, а не выходят на него с пехотным копьем. Северяне от быков не уворачиваются, встречают глаза в глаза. Даже женщины.
Черт побери, Хорхе рассказывал, там даже вина не пьют! То есть пьют — вельможи, народ обходится перебродившим яблочным соком. Живут между морским прибоем и горными вершинами, но за славой и удачей, как все, подаются в Севилью.
Впрочем, семейка дона Диего вино явно пьет. Купить мальчишке — а кем он был еще год назад? — университетский матрикул вовсе не дешевое удовольствие. Второй вариант — могучая лапа наверху, которая попросту отдала приказ о зачислении. Сил таких три. Церковь, король. И святейшая инквизиция, уверенно сидящая между стульев власти светской и духовной. Впрочем, одного взгляда на младшего алькальда довольно, чтобы понять — за него просили не дублоны и не сутаны.
Зеленая, и близко не монашеская, мантия. Устаревший на полстолетия берет с павлиньим пером. Ни аскезы богослова — впрочем, он юрист, а не теолог. Ни скромничающей заносчивости друга инквизиции, что облекся бы в черное. Веселая дерзость человека, готового жить шпагой, не просчитывая интриг и мнений.
Но главное — оружие.
Ладные ремни, не новые, но и не изношенные. Легкие стальные ножны сами по себе оружие, а заодно — еще один объект чистки. В ножнах — эспадрон. Сложная гарда — единственное украшение — слегка потускнела в местах, куда при чистке особо не дотянешься.
— Дон Диего, позвольте взглянуть на ваше оружие. Ночью оно понадобится почти наверняка, вы же идете с нами в первый раз.
— Разумеется.
Не обижен. Хорошо. Действительно, де Эспиноса. Кажется, в Монтанье и Астурии иные рождаются для королевской гвардии. И с чего этого потянуло в сутяги? Что ж, место уличного судьи — отличный способ совместить крючкотворство с кровопролитием.
