они приписывали недостатки Саймона жуткой духоте, в которой тот был зачат. Саймон же объяснял их восемью месяцами жизни в искусственной пластмассовой матке-инкубаторе. Его мать не хотела портить фигуру, и поэтому его до срока вытащили из ее утробы и поместили в цилиндр, подсоединенный к машине. Саймону было понятно, почему его мать поступила так. Но он не мог простить ей того, что спустя какое-то время ее обуял безостановочный жор, и она набрала шестьдесят фунтов лишнего веса. Если она все равно разжирела, то почему не оставила его там, где ему надлежало быть?
Впрочем, в такой день было грешно размышлять о детских обидах. Небо было голубым, как вены младенца, ветерок приятно охлаждал воздух. К северу восстановленные пирамиды Хеопса и Хефрена свидетельствовали о том, что древние египтяне действительно знали толк в строительстве. На востоке, на другом берегу Нила, белые башни Каира с их телевизионными антеннами показывали небесам средние пальцы. Ничего, когда-нибудь их наглость им аукнется.
Внизу туристы и гости с далеких планет прохаживались среди киосков с хот-догами, пивом и сувенирами. В том числе и гигантские триподы с Арктура, презрительно насмехавшиеся над вещами, которые земляне называли древними. Их старейшим зданиям было по сто тысяч лет, и возведены они были на развалинах сооружений в два раза их старше. Земляне не слишком обижались, потому что арктуриане, усмехаясь, выглядели жутко комично, вертя, словно брелками для ключей, своими длинными гениталиями.
Земляне обижались лишь тогда, когда кто-то из арктуриан что-то хвалил. Обычно арктуриане поднимают одну из трех ног и разбрызгивают похвалин, который смердит, как гнилой лук. Многим землянам приходилось улыбаться и терпеть это, особенно государственным министрам. Но им за это полагался так называемый бонус.
Так что обычно минус уравновешивается плюсом.
Или так подумал Саймон Вагстафф в тот прекрасный день.
Он взял путеводитель и, потягивая вино, принялся его читать. В путеводителе говорилось, что сфинкса придумали египтяне. В их представлении это было существо с лицом человека и туловищем льва. С другой стороны, когда о сфинксе узнали греки, они превратили его в существо с головой женщины и туловищем львицы. У нее даже имелись женские груди, прекрасные белые конусы с розовыми наконечниками, которые наверняка отвлекали мужчин, когда им следовало думать об ответе на ее вопрос. Эдип проигнорировал эти препятствия на пути размышлений, что, возможно, говорит не в его пользу. Он был слегка странноват, женился на собственной матери и убил родного отца.
Он правильно ответил на вопрос сфинкса, но позднее это не избавило его от неприятностей.
А как насчет сексуальной жизни леди-сфинкса? Эта особа только и делала, что ошивалась на дороге, ведущей в греческие Фивы, откуда до египетских Фив и до сфинксов-мужчин ой как далеко.
Может, она была похожа на паучиху «черную вдову» и отдавалась мужчинам, прежде чем их сожрать? Нельзя сказать, что Саймон был слишком похотлив, но, как и все, постоянно думал о сексе.
Египетский сфинкс был огромен и стар, как мир. Греческого сфинкса отличал стиль. Египетский же являл собой монументальность и мужественность. Греческий олицетворял красоту и женственность. Только греки способны вылепить из приземленной материальности египтян нечто философское. Греки сделали своего сфинкса женщиной, потому что ей была ведома Тайна.
Но ей попался тот, кто смог ответить на ее вопросы. После чего она убила себя. Саймону не грозила опасность самоубийства.
На его вопросы никто не отвечал.
В его путеводителе говорилось, что лицо сфинкса предположительно являло собой портрет фараона Хефрена. Путеводитель, тот, что был в его заднем кармане, утверждал, что это лик бога Гора. Неважно, который из двух был прав. Восстановленный сфинкс теперь походил на знаменитую кинозвезду.
В путеводителе, который Саймон держал в руках, также говорилось, что сфинкс имел 189 футов в длину и 72 фута в высоту. В другом путеводителе, задне-карманном, было написано, что длина сфинкса – 172 фута, а высота – 66 футов.
Неужели одна из групп измерителей так безобразно отнеслась к своим обязанностям? Или же редактор путеводителя здорово закладывал за воротник? Или у наборщика возникли финансовые и семейные проблемы? Или кто-то злонамеренно включил в текст ложную информацию, чтобы просто подгадить людям?
– Да ты не слушаешь меня! – рассердилась Рамона.
– Извини, – сказал Саймон. Причем совершенно искренне. Это был один из тех редких моментов, когда до Рамоны внезапно дошло, что она разговаривает сама с собой. Что ее напугало.
Люди, которые говорят сами с собой, либо безумны, либо глубокие мыслители, либо одиноки, либо и то, и другое, и третье. Рамона знала, что она не сумасшедшая и не глубокий мыслитель, так что, скорее всего, она одинока. А одиночества она боялась даже больше, чем возможности утонуть, что было ее излюбленным кошмаром.
Саймон тоже был одинок, но главным образом потому, что считал, что Вселенная несправедлива к нему, не давая ответов на его вопросы. Но сейчас не время думать о себе – ведь Рамона нуждалась в утешении.
– Послушай, Рамона, вот тебе песнь о любви.
Песнь называлась «Анафемическая математика любви». Это было одно из стихотворений «Графа» Ипполита Бруги, он же Джулиус Ганц, экспрессиониста начала ХХ века. Бен Хект в свое время написал его биографию, но единственный уцелевший ее экземпляр теперь хранился в архивах Ватикана. Хотя критики считали Бругу второстепенным поэтом, Саймон любил его больше всех остальных и положил на музыку многие его стихи.
Но сначала Саймон решил, что должен объяснить ей имена творцов и обрисовать ситуацию в целом, поскольку Рамона не читала ничего кроме «Правдивых признаний» и бестселлеров.
– Роберт Браунинг – великий поэт викторианской эпохи, который женился на второстепенной поэтессе по имени Элизабет Барретт, – сказал он.
– И без тебя знаю, – огрызнулась Рамона. – Я не настолько тупа, как ты думаешь. В прошлом году я смотрела по телевизору «Барреттов с Уимпол-стрит». С Пеком Бертоном и Мэрилин Мамри. Это было так печально; ее отец был сущим ублюдком. Он убил свою собаку только потому, что Элизабет сбежала с Браунингом. Старый Барретт имел виды на собственную дочь, нет, ты поверишь? Вообще-то на самом деле она не сбежала. Она была парализована ниже пояса, и Пек, то есть Браунинг, был вынужден толкать ее инвалидное кресло по улицам Лондона, тогда как ее отец гнался за ними в экипаже. Такой захватывающей погони я ни разу не видела!
– Могу себе представить, – сказал Саймон. – Значит, ты о них знаешь. В любом случае, Элизабет написала серию любовных стихов «Сонеты с португальского», которые посвятила Браунингу. Он называл ее своей португалочкой, потому что она была очень смуглой.
– Как мило!
