class="p">Сцена седьмая
Ужас нового мира
— Приветствую павшее величество!
У входа в «Крит» Огюста встретил Наполеон. Плетенного из лозы императора вернули на законное место — слева от дверей. Вид он имел потрепанный, но гордый. Треуголка — набекрень, рука на эфесе соломенной шпаги. Шевалье был искренне рад, что «талисман» папаши Бюжо уцелел. Значит, жизнь возвращается в обычное русло…
Мгновением позже он изумился себе. Друзья погибли в бою, восстание подавлено, полиция отлавливает уцелевших — а он улыбается при виде дурацкой плетенки!
Скрипнула дверь. Внутри ничего не изменилось: линялые скатерти на столах, грубые табуреты. В углу завсегдатай «Крита», безногий ветеран Мерсье, травил байки двум новичкам. На парижан жертвы инвалида не походили. Один, одетый как моряк, сидел спиной ко входу, рискованно откинувшись на спинку шаткого стула. Над головой, словно над вершиной вулкана, поднималась струйка сизого дыма — «морской волк» курил трубку.
Инвалид если и интересовал его, то как деталь интерьера.
Второй с вниманием слушал Мерсье. Даже про остывший кофе забыл. На вид ему было лет сорок. Светлые волосы; здоровый румянец на щеках. Швед? датчанин? — короче, франт с севера. Сюртук песочного цвета отутюжен ловким портным. Ткань тонкая, летняя. Темная рубашка, на вороте — заколка из серебра. Возле табурета — изящная трость…
Любопытно, чем сегодня ветеран потчует простаков?
На днях — нет радостней свиданья! —
Я разыскал однополчан,
И доброго вина стакан
Вновь оживил воспоминанья.
Мы не забыли ту войну,
Сберег я полковое знамя… [21]
За стойкой, наслаждаясь хриплым вокалом инвалида, сиял лицом и обширной лысиной папаша Бюжо. То, что в кабачке мало клиентов, его не смущало. Не время еще: к вечеру здесь будет не протолкнуться!
— Добрый день, мсье Бюжо! — Огюст понизил голос, хотя песня Мерсье оглушила бы любого шпиона. — Говорят, недавно кто‑то без спросу воспользовался вашим гостеприимством?
Папаша колыхнул щеками:
— Ох, и не напоминайте! Замок своротили, петли «с мясом» вырвали. Я как глянул — за сердце схватился. Ну, думаю, все! Грабеж, разорение… Ан нет! Ничего не тронули, одну бутылку «Шато Маньоль» выпили и ушли. Мне аж на душе полегчало. И зачем вломились‑то, не пойму?
— Меня просили… — Шевалье замялся, подыскивая слова. Сунул руку в карман, извлек заранее приготовленные деньги. — Вот. Просили передать извинения.
— За что?
— За вторжение. Это — компенсация. И не держите зла. Хорошо?
— Да не хорошо — лучше лучшего…
Деньги он получил вчера. Общество Друзей Народа не забыло о тех, кто сражался на баррикадах. К деньгам прилагался ценный совет. Огюсту еще раз настоятельно рекомендовали уехать за границу или хотя бы отсидеться в провинции, пока все не утихнет. Выданной суммы хватило бы на полгода безбедной жизни в родном Ниме или в Арле. Но к чему бежать, если полиция его не ищет?
А лишние франки и в Париже пригодятся.
— Что, сами «гости» прийти постыдились? — сощурился папаша.
— Ага, — вздохнул Шевалье. — Совесть замучила.
— Вот так всегда, — ворчал Бюжо, пересчитывая монеты. — Одни напакостят, а другим за них отдуваться. Надеюсь, хоть денежки — не ваши?
— Не мои, — Огюст ничуть не покривил душой.
— Э‑э, да вам с лихвой дали! Вот, верните шалунам…
Шевалье не спешил брать «сдачу». Зверский голод когтями вцепился в желудок. Со вчерашнего вечера ни крошки во рту не было… Он шумно принюхался. В животе забурчало, намекая на обед.
— Чем это у вас так вкусно пахнет?
— Баранья поджарка с луком.
— Отлично! Оставьте деньги себе, а мне несите вашу замечательную поджарку. И стаканчик красного…
— Пара минут! Присаживайтесь…
Бюжо удрал на кухню — распорядиться.
— Огюст? Я знал, что найду тебя здесь!
В дверях кабачка стоял Альфред Галуа, младший брат Эвариста — тощий, взъерошенный воробей. На бледном, как у всех Галуа, лице неприятно выделялись синяки под глазами. Должно быть, парня замучила бессонница.
— Альфред? Ты искал меня?
— Да!
— Почему ты кричишь? Что‑то случилось? Есть будешь?
Альфред судорожно сглотнул, дернув кадыком:
— Нет. Не хочу. Сначала…
— Не «нет», а будешь, — Огюст вдруг ощутил себя очень взрослым. — Я же вижу, ты с ног валишься. Садись, я сейчас… Мсье Бюжо!
— А? — донеслось из кухни.
— Еще одну порцию! И кружку сидра!
Усадив парня за стол, Огюст заглянул в его черные, лихорадочно блестящие глаза. Кровь Христова! Как он похож на Эвариста, одержимого «бесом математики»! Нет сомнений, что Альфред тоже одержим, но иным «бесом».
— Ну, рассказывай.
Парень замялся. Зыркнул налево, потом — направо. Компания Мерсье подозрений не вызвала. Инвалид кому хочешь баки забьет, тут не до наушничества.
— Я слышал, ты дрался на дуэли! В Жантийи. Это из-за Эвариста?
— Да.
— Ты его убил? Этого мерзавца?!
— Нет.
Надежда угасла во взгляде Альфреда. Жаль разочаровывать юношу, подумал Огюст. Нет чтоб сочинить романтическую историю: умирая в луже крови, злодей раскаялся…
— Я его ранил, и он во всем признался. Да, он работает на полицию. Но он не убивал твоего брата. Хотел, но ему помешали.
— И ты ему веришь?!
— Верю. С ножом у горла не лгут.
— Но тогда… Тогда кто?!
— Это я и пытаюсь выяснить.
— Две поджарки, прошу. Ваш сидр. Ваше «Шато Бессан Сегюр». Я помню, оно вам нравилось. Приятного аппетита!
— Премного благодарны, мсье Бюжо…
Оба умолкли, отдавая должное еде и ожидая, пока хозяин вернется за стойку. «Еще вина!» — заорал из угла Мерсье. Инвалид не был попрошайкой; он даже обижался, когда его пытались накормить. «Я вам не побирушка! Я — герой войны! У меня пенсия! Подите прочь! — капрал Мерсье не нуждается в милостыни…»
Впрочем, для благодарных слушателей делалось исключение. Им Мерсье милостиво дозволял угощать себя винцом. Судя по всему, сейчас был именно такой случай.
— За доблесть наших союзников! — возгласил инвалид, едва папаша Бюжо приволок новый кувшин. — Да здравствует Дания! Вот кто дрался, как орда чертей…
Горка мяса на тарелке Альфреда стремительно таяла. Совершив над собой титаническое усилие, парень отложил вилку. Хлебнул сидра; закашлялся, виновато косясь на сотрапезника.
— Я знаю, Огюст, — бледное лицо порозовело, — ты ищешь их. Я в силах чем‑то помочь?
— «Их»? Почему не «его»? Все-таки дуэль…
— Н-ну, понимаешь… — смутился парень. — Само выскочило. Ночами не сплю, думаю: может, эти — добрые самаритяне — в курсе? Жаль, я не успел их расспросить.
— Какие еще самаритяне?
— Которые привезли брата в больницу.
— Ты их видел?!
— Их было трое. Один — высокий, во всем черном; в темных окулярах. Он прискакал за мной верхом. Сообщил, что с братом беда. Мы помчались в больницу. Остальные находились уже в Кошен, рядом с Эваристом. Я их даже поблагодарить не успел — уехали, и все…
