— Князь Древлянский, Мал, сын Нискини, вас в горницу зовет, — сказал я без поклонов и приветствий. — Следуйте за нами.
Повернулись мы к ним спиной и в детинец пошли. А они за нами…
— И все же, — Ольга взглянула на отца, — предложение короля Болеслава мне кажется разумным. Как мыслишь, князь?
Надолго отец задумался. Потом на меня посмотрел:
— Что скажешь, Добрыня? Я свое пожил. Теперь твоя судьба решается.
— Думаю, — ответил я, — что это разумный выход. Пожил я среди варягов. Они такие же люди. И кровь у них красная. Так зачем же мы будем эту кровь друг дружке портить? Я за договор.
Вздохнул отец. Головой кивнул.
— Так тому и быть, — сказал.
— Вот и славно. — Болеслав встал и развернул пергаментный свиток. — Договор сей, — начал он читать, — заключен в граде Коростене, в месяц серпень[200], на вторую седмицу от Спожинок[201]. Мы от рода Древлянского — князь Мал, сын Нискини, и княжич Добрын, сын Мала. И мы от рода русского — Ольга, мать кагана Святослава, сына Игоря, и Свенельд, дядя его, заключаем союз любви на все годы, пока сияет солнце и весь Мир стоит[202]. А кто из древлянской или русской стороны замыслит разрушить эту любовь, то пусть те из них, которые приняли крещение, получат возмездие от Бога Вседержителя, осуждение на погибель в загробной жизни. А те из них, которые не крещены да не имеют помощи от Перуна Полянского, и Даждьбога Древлянского, и от других богов, да не защитятся они собственными щитами. Да погибнут от мечей своих, от стрел и от иного своего оружия. Да будут холопами во всю свою загробную жизнь…
Болеслав прервал чтение, вытер расшитым рукавом пот со лба, отпил из чаши меда пенного и продолжил:
— Князь Мал, сын Нискини, и княжич Добрын, сын Мала, отдают в вечное пользование кагану Русскому Святославу, сыну Игоря, и потомкам его Древлянскую, Ятвигскую и Мазовщанскую земли. Князь Мал снимает с себя титул князя, княжич Добрын снимает с себя звание грядущего князя Древлянского в пользу кагана Святослава и Ольги, матери его, которые возлагают на себя звание князя и княгини сразу после подписания сего договора, а званием грядущего князя распоряжаются на свое усмотрение до достижения каганом Святославом зрелости.
Стольный город земли Древлянской Коростень будет предан огню…
Помню я, как у отца заходили желваки на щеках при этих словах. Как сжалась в кулак здоровая рука. Как поднял он глаза к потолку. Как вздохнул тяжко…
— Мал, сын Нискини, добровольно становится затворником. Садится в граде Любиче и сидит там безвыездно. Чада его — Малуша и Добрын — по праву плененных на девять лет становятся холопами князя Святослава, без права выкупа. — Слова Болеслава падали в тишине, словно тяжелые камни. — Князь Святослав, сын Игоря, и княгиня Ольга, мать его, берут на себя обязательство прекратить преследование всех без исключения бывших людей древлянских, а ныне русских, независимо от степени их вины перед Русью. Не обкладывать земли Древлянскую, Ятвигскую и Мазовщанскую военным побором, а брать с них в течение девяти лет дань в половину от дани других русских земель.
Договор этот будет храниться в Праге-городе у короля Великой Моравии Болеслава, который за исполнение его крест целует и ответ перед Богом Вседержителем и людьми нести будет, если не покарает отступника. И не завещает потомкам своим надзор за исполнением сего договора. Мы же клянемся Даждьбогом, Перуном и другими богами, что не нарушим договора и выполним все его условия. Да будет так.
Несколько долгих мгновений в горнице коростеньского детинца висела звенящая тишина…
Затем Болеслав протянул договор нам. Отец быстро пробежал написанное, поднялся, сказал громко:
— Клянусь! — ударил своей княжеской печатью по развернутому свитку и шарахнул ею о стену так, что она разлетелась на мелкие кусочки.
А я встал из-за стола, снял со стены меч деда Нискини.
Краем глаза заметил, как испуганно взглянула на меня Ольга…
Как напрягся Свенельд, готовый в любой миг встать на защиту сестры…
Как приподнялся круль Болеслав со скамьи и предостерегающе поднял руку…
Как у отца вспыхнул огонек в глазах и потух сразу же…
А я, словно не замечая всего этого, вынул меч из ножен, наступил ногой на клинок и потянул за рукоять.
С жалостным звоном обломился дедов меч.
— Клянусь! — сказал я и положил рукоять убитого мной меча на стол переговорный.
Вздохнули все. Кто радостно. Кто огорченно…
— Клянусь! — Княгиня Ольга встала и, не читая договора, придавила своей печатью краешек пергамента.
— Да будет так, — сказал король Болеслав. — Во имя Отца, Сына и Святого Духа! — Он перекрестился, поцеловал висевший на шее крест, взял свиток договора и спрятал его в резной ларец.
3 сентября 946 г.
В этот день Коростень подожгли. Я был рад, что отца увезли еще вчера и он не увидит, как сгорит его город. Коростень подпалили с четырех сторон. Старое дерево не хотело гореть, и, чтобы дело пошло скорее, варяги натаскали в детинец соломы и обложили стены сухими дровами. Огонь нехотя, словно пробуя бывшую столицу Древлянской земли на вкус, лизал черные бревна. А потом подул ветер. И огонь вспыхнул сильнее. И вдруг потух.
Мне потом рассказывали, что еще целый месяц варяги снова и снова поджигали упрямый город, пока он не сгорел дотла.
А Стрибожич[203] принес большую темную тучу. Она громыхнула грозовым раскатом и сверкнула молнией. Молния вонзилась в макушку Священного дуба, и он вспыхнул, как сухая щепка…
Так Перун окончательно добил Даждьбога. Только разве можно убить солнце?
Дуб полыхал…
А я стоял и смотрел на то, как остается в прошлом, как сгорает мое детство…
— Эй, холоп. — Свенельд подошел ко мне и положил руку на плечо. — Не кручинься. Как знать, что ждет нас впереди? Недаром же отец завещал оберегать тебя. Пойдем. Там Малушку привезли. Плачет она. Ты уж ее как-нибудь успокой…
Я повернулся и пошел вслед за варягом.
«Что ж, — подумал я тогда, — трэлем я был. Теперь побуду холопом…»
Наверное, это кому-то покажется странным, но я даже был немного рад тому, что все так случилось. Ведь теперь я стал холопом. А холопу можно жениться на огнищанке. Если только Любава захочет выйти замуж за холопа…
А в дверь уже колошматили изо всех сил.
— Эй, болярин! — услышал я голос Путяты. — Добрыня! Слышишь? Ты там, часом, не помер?
— Не дождетесь! — крикнул я в ответ и пошел отпирать двери.
