* * *
Что меня поражало вот уже больше полугода — так это дебильная беспечность негров. Постоянная и повсеместная. Около кожаных палаток горели костры, бродили то ли стражники, то ли так — праздношатающиеся, слышались смех, вопли и скрежещущая перекличка. У них сегодня пропали три десятка товарищей — а они и не чесались… да и вообще — считали ли они друг друга товарищами?
И вдвойне мерзко было от того, что Ленка погибла от рук этих грязных тварей.
Мы спускались с перевала почти открыто. И очень спешили. Очень. Никогда ещё мы так не спешили убивать.
Наверное, в какой-то степени спешка нас подвела, потому что метров за пятьдесят нас всё-таки заметили. И, когда я понял это, то закричал — во всю мощь лёгких, надсаживая голос:
— Ро-о-о-ось!!!
…В костёр медленно оседает раскроенный наискось негр. Руку другого я ятаганом я поймал в развилку палаша и даги — он взвыл, и я пнул его в живот, а потом рубанул по затылку. Вокруг убивали. Ассегай полоснул по толстой коже бригантины, я отшвырнул негра ударом кулака, шагнул и приколол его к твёрдому, промёрзшему песку. Над моим плечом мелькнул ятаган, но тут же рука вместе с ним полетела в сторону, а вторым ударом Сморч обезглавил нападающего.
Несколько негров убегали по заснеженному льду прочь от берега. Я увидел, как Танька и Валька Северцева, подойдя к кромке, стреляют в них из аркебуз; стреляют-заряжают-стреляют…
Андрей Соколов волок кого-то за ноги из палатки, одновременно тыча в темноту тесаком. Басс, запрокинув голову, сидел на валуне, и Наташка Мигачёва бинтовала ему рассечённое лицо. Негр карабкался на прибрежную скалу; сорвался, и взлетевший палаш Сергея перерубил ему позвоночник. Ирка Сухоручкина, упершись ногой в грудь стоящему на коленях негру, тянула из него корду…
— Ищите их! Убейте всех! — кричит кто-то… и я внезапно понимаю, что это мой голос.
Удар, ещё удар — рубящие в живот. С хлюпаньем негр падает в собственные внутренности; дага вонзается ему в глаз и ударяется внутри в череп. Перешагиваю через труп. Трое поворачиваются и бегут от меня, но на их пути возникает Саня, свистит кистень… Андрюшка Альхимович охотничьим ножом перерезает горло стоящему на коленях негру… Ещё один пятится в глубокий сугроб, придерживая — очень осторожно — руками вошедшую ему в живот валлонку Щуся.
Потом крики, лязг и стоны начали утихать. Утихли совсем. Слышался только голос Ольки Жаворонковой:
— Никто не ранен? Раненые есть?
Меня больше интересовало, есть ли убитые… Но среди тел, чернеющих в снегу, наших не было видно. А вот раненые были, и не один Басс, которому ятаган рассёк лицо справа от глаза до подбородка. Арнис терял кровь целыми горстями — ему раскроили грудь в двух местах, разрубив несколько рёбер. Удивительно, что он ещё держался на ногах. Олег Фирсов сидел в снегу, девчонки вокруг него хлопотали — его ранили ассегаем глубоко в живот, и он только тяжело дышал и тихо бормотал: "Жжёт, ёлки-палки, как жжёт-то, а…" Игорю Северцеву разрубили левое бедро топором, но он ухитрялся даже шутить с Кристиной и что-то насвистывать. Из девчонок ранили Наташку Мигачёву — броешнная толла распорола ей левый бок, неглубоко, но крови было много. Наташка зажала бок снятой крагой и не только не жаловалась, но и ухитрялась помогать раненым, пока не заметили, что она и сама задета.
Ко мне подошёл Вадим. Бастард у него был в крови до рукояти.
187.
— Восьмерых взяли живыми, — сказал он и окровавленной боевой перчаткой — не крагой — провёл по лицу. — Что с ними делать, князь?
— В костёр, — ответил я, и серые глаза Вадима расширились. — Всех в костёр, какой побольше. Что непонятно?
— Да, князь, — ответил Вадим.
И… поклонился мне.
* * *
Рассвет был прозрачным и холодным, как оставленное на морозе стекло. Мы все стояли за ручьём, над могилой, вырытой в мёрзлой земле под отваленной гранитной плитой. Сталь постукивала о камень — Колька выбивал на граните короткие строчки прощанья. Не пришли только Олег Фирсов (он просто не мог подняться) и сам Арнис (литовец лежал без сознания). Даже Север, опираясь на самодельный костыль и плечо Кристины, стоял вместе со всеми.
Ленка лежала на расчищенных от снега камнях, закрытых меховым плащом. Совершенно живая, торлько очень бледная… и ещё ей не смогли закрыть глаза, и теперь на ресницах серебрился иней. Девчонки плакали все, даже Кристина, даже Наташка Мигачёва, не пикнувшая, когда ей зашивали бок. И плечо Танюшки вздрагивало под моей рукой. Да и некоторые мальчишки плакали тоже…
А у меня не было слёз.
— Всё, закончил, — Колька встал на ноги, отряхивая колени от снега и каменной крошки. Я подошёл к нему. На алом граните белели штрихи надписи:
Елена Рудь
12.05.73 г. — 16.02.88 г.
Мы помним
— Что ж, это всё, — хрипло сказал я, расстёгивая кобуру нагана. У меня оставался последний патрон… — Хороните.
Санек со Сморчом подошли к Ленке с одной, Вадим и Андрей — с другой стороны, взялись за углы плаща.
— Подождите! Не зарывайте! — послышался болезненный, хриплый крик. Мы обернулись разом, а потом так же разом бросились навстречу Арнису — он еле шёл от пещеры, шатаясь, и, буквально рухнув нам на руки, прошептал: — Дайте… последний раз… — и потерял сознание.
Плащ подняли. Ленка поплыла над заснеженной землёй. А потом свободные концы плаща закрыли её, и остался только длинный свёрток в мёрзлой яме…
— Кто хочет что-нибудь сказать? — скрежещущее спросил я. Мне ответом было молчание, только Валька Северцева, шагнув вперёд, сдёрнула с пальца и бросила на плащ своё простенькое колечко со стразами и сказала мне:
— Всё наверное…
— Да всё, — я поднял револьвер. — Зарывайте.
Короткий выстрел расколол морозное утро пополам.
Игорь Басаргин
Пограничье. Поле боя.
Ты да я да мы с тобою.
Постоянная война.
Я один и ты одна.
Слева пушки, справа бомбы,
Душ пустые катакомбы,
Как берлинская стена.
Чья вина? Ничья вина.
188.
Мы живём в пылу сражений,
В взрывчатости отношений,
В мёртвой пропасти без дна,
И победа не видна,
Но расписаны, как ноты,
Канонады, артналёты.
Наша бедная страна
В эти дни совсем бедна.
Убедившись в неудаче,
Мы сойдёмся и поплачем,
Поцелуемся спьяна.
Что поделаешь — война…
…Свой наган я спрятал в нише под нашим, мальчишеским настилом для спанья, замазав кани глиной.
А аркебузу Ленки взяла Ирка Сухоручкина.
РАССКАЗ 8
