«Если хорошенько покопаться в генеалогии предков, в моем наследии наверняка обнаружатся неоспоримые права на земли полабских славян. Главное правильно искать, вдумчиво и неторопливо, не пропуская ни одной самой завалящей грамотки или хроник — в качестве доказательств. На что можно рассчитывать? На Пруссию, земли Мекленбургской марки, Нижнюю Саксонию и часть Прибалтики. М-да, больно уж велик кусок, таким только подавиться и получится. Но идейка-то какая заманчивая!.. И перспективы!».
Выплыв из мыслей, Дмитрий почти без участия сознания подхватил с близкой полки небольшую шкатулку и вернулся к столу.
— Сколько копий трактата уже отпечатано?
— Как и велено — дюжину. Правда, собрали да отделали только одну.
Еще раз погладив корешки пяти книг, мальчик чуть изогнул кончики губ в намеке на улыбку:
— Я доволен тобой, Иван сын Федоров.
Пребывая все в том же отстранении, он откинул резную крышку и подцепил кончиками пальцев два браслета: узкий женский и широкий мужской, набранные из полированных пластинок темного как ночь нефрита, оправленных в серебро низкой пробы.
— Этим украсишь жену. Этот для твоей руки.
Поверх двух браслетов лег третий, из нежно сияющей на свету древней смолы.
— Янтарь же укрепит здоровье сына. Заодно послужит знаком — таким, как это кольцо.
Мельком показав невзрачное колечко из темного янтаря с едва заметной гравировкой по внешнему и внутреннему ободкам, десятилетний целитель небрежно бросил его обратно в шкатулку, достав взамен еще один браслет — из темного сердолика, в оправе из бронзы, схожей своим видом с золотом:
— Достоин ли твой товарищ, Петр по прозвищу Мстиславец, моей награды и внимания?
— Как есть достоин, государь-наследник…
Увидев недовольно вскинутую бровь, Иван Федоров на ходу исправился:
— Потому как он для меня, Димитрий Иванович, ровно десница для воина.
Закрыв крышку, первенец великого государя добавил браслет к остальным.
— Что ж. Передай ему мою похвалу и дар малый.
С великим бережением подхватив со стола браслеты, странно-теплые, (словно бы они долгое время лежали под жаркими лучами солнца) голова Печатного двора низко поклонился.
— Теперь о том, чем ты займешься в мое отсутствие.
Шкатулка вернулась обратно на полку, а вместо нее на стол легли несколько стопок исписанных листов с частыми мелкими кляксами и гораздо более редкими зарисовками-эскизами будущих иллюстраций.
— Это третья и четвертая части «Сказок».
Уложив наградные браслеты в небольшую калиту с серебром, Иван Федоров вновь поклонился (на сей раз едва-едва), принял две пухлых рукописи и спокойно завернул их в освободившуюся от прежнего содержимого посконь — а хозяин покоев тем временем, находясь вроде как в легком сомнении, придавил рукой третью рукопись:
— Моя челядинка провела немало времени на дворцовой поварне, выспрашивая и записывая тонкости приготовления различных похлебок, пирогов, каш и прочих разных кушаний. Как бы ты посоветовал назвать ее труд?
— Да так и назвать — Поваренной книгой.
Увязывая Авдотьин труд в очередной кусок поскони, Федоров деловито поинтересовался:
— Сколько штук повелишь отпечатать, Димитрий Иванович?
— Две дюжины. На пробу.
Книгопечатник понятливо кивнул, хотя в душе даже и не сомневался, что вкусить яств по рецептам с царской поварни захотят весьма многие — родовитыми князьями начиная и самыми худородными купцами заканчивая.
— Это мне разыскал дьяк Мамырин. Посмотри.
Взяв в руки изрядно замусоленный сверток грубой замши, мужчина его аккуратно развернул, выложив на стол потрепанную рукопись. Внимательно осмотрел ее со всех сторон, потом осторожно смял кончик обложки и уголки страниц, понюхал корешок, и полностью успокоенный, раскрыл.
— «Хождение за три моря». Писано купцом тверским Афанасием Никитиным в году шесть тысяч девятьсот восемьдесят втором, о путешествии его торговом в земли османские, персидские да индийские.
Перекинув первую страницу, книгопечатник вполголоса зачитал (предварительно испросив взглядом на это должное разрешение):
— Пошел я от Спаса святого златоверхого с его милостью, от государя своего великого князя Михаила Борисовича Тверского, да от владыки Геннадия Тверского…
Опасливо отстранив от себя рукопись, в коей хвалебно упоминались прежние соперники московских Рюриковичей, книгопечатник опасливо уточнил:
— Э-кхм!.. Государь-наследник, а не прогневается ли на такое чтение Великий государь?
— Я говорил об этой рукописи и с владыкой Макарием, и батюшкой. Не прогневаются.
Подхватив старенькие четки с края стола, юный царевич несколько раз шевельнул пальцами, устраивая в ладони подарок от святого старца Зосимы:
— Среди моей челяди есть Емельян-толмач. Вместе с ним разберете словеса рукописные, изменив старые или иноземные так, чтобы стали они понятны и мне, и любому другому. После чего отпечатаете пять книг, добавив картинок по своему разумению, и собрав листы в богато изукрашенный оклад. Первая — для батюшки. Вторая для архипастыря нашего. Остальные доставишь мне.
Приложив руку к левой стороне груди, начальник Печатного двора еще раз поклонился.
— Сроку тебе на все — до середины апреля года следующего. Затем, как я слышал, желает владыко Макарий доверить тебе печать посланий святых апостолов, в количестве великом — две тысячи больших томов.
Перекинув несколько потертых бусин вперед, царственный отрок успокоил голову Печатного приказа:
— Бумаги будет в достатке — повелением отца моего спешно устраивается третий и четвертый амбары для выделки бумаги, красок же разноцветных в казне вполне довольно. Если же случится какая нехватка, так весной купцы заморские еще потребного привезут.
Всячески обласканный, успокоенный и немало нагруженный новыми поручениями Иван Федоров отбыл прочь (не забыв прихватить новые узлы и остальную посконь), а хозяин покоев самолично перенес чистые книжицы для записей на один из трех подоконников. Еще один занял стопкой вторых томов «Сказок», добавив сверху для компании «Ивана-морехода» и творчество думного дьяка и головы Посольского приказа Висковатого.
«Вот и будет чем заняться мелким до следующей весны. Пока прочитают эти книжки, подоспеют третья и четвертая части „Сказок“, пока освоят их — как раз и я по весенней травке в Москву вернусь. А если все удачно сложится — так даже и их самих опережу».
Отправляясь в поход, царственный отец жестокосердно разлучил детей с безутешной мачехой, сослав среднего и младшего царевичей вместе с царевной Евдокией в село Коломенское. Утешением семнадцатилетней Марии Темрюковне могло послужить лишь то, что она почти на всю зиму становилась безраздельной хозяйкой всего теремного дворца и челяди — разумеется, за исключением постельничих сторожей.
