«Ну да, мороженого нет, шоколада тоже, восточные сладости продаются на вес серебра — только сказки да игра в куклы и остаются».
— Научишься писать первые десять буквиц алфавита ровно и без помарок — возьмешь почитать. А теперь ступай!
Проводив долгим взглядом юную Дивееву, Дмитрий перевел взор на окошки, обнаружив, что за оными как раз начался плотный снегопад. Как-то само по себе вспомнилось, как многие годы назад, в прошлой жизни, он так же смотрел в окно на бушующую метель, а строгая учительница литературы знакомила пятиклассников с творчеством поэта и дуэлянта Пушкина. Кажется, потом он на перемене хихикал с дружками, и старательно переделывал бессмертные строки на новый лад? Да, точно. Как там было?..
— У Лукоморья дуб спилили, кота на мясо порубили, златую цепь в утиль стащили, русалку в бочке засолили. Там на неведомых дорожках, слоны катаются на кошках…
Весна года семь тысяч семьдесят первого от Сотворения мира пришла чуть позже ожидаемого, но зато — как же она была хороша! В три дня звонкой капелью истаял ноздревато-серый снег, после чего всего лишь за неделю повсеместно установилась теплая погода, и проклюнулись первые ростки зелени. Да и дышалось как-то удивительно вольготно. А все потому, что в воздухе, кроме терпкого и волнующего запаха весны, витало послевкусие большой победы: московские рати, тоненькими ручейками собравшиеся в Великих Луках, всесокрушающим кулаком смяли жидкие пограничные заслоны, быстро добрались до жемчужины Великого княжества литовского — Полоцка, и взяли его в плотную осаду. А через пятнадцать дней взяли и сам город, как ни старался великий гетман Радзивилл этому помешать (что его три тысячи шляхетского ополчения против сорокатысячной поместной конницы?). Тяжелые пушки-стеноломы Большого наряда и правильное командование войсками не оставили гарнизону и тени шанса… Победа! Быстрая, сокрушительная, обошедшаяся удивительно малыми потерями — она подняла величие царства Московского на новую высоту, а заодно вызвала тревогу у всех недоброжелателей.
— Тако же, великий государь повелел перелить часть серебряной утвари, взятой в костелах папистов, в купель великую, коей, по слухам, желает поклониться собору Успения пресвятой Богородицы…
— Довольно.
Комнатный боярин митрополита, сопровождавший победоносное войско в его походе (вернее, один из многих, кто это делал), тут же послушно замолчал.
— Много ли горожан умучили?
— Нет, владыко. Пятерых ростовщиков под лед сунули, остальному же племени иудейскому под страхом смерти было указано покинуть город. Да служилые татары монахов-бернардинцев и доминиканцев где-то с половину посекли. К полякам гарнизонным и немчинам-наёмникам великий государь отнесся с милостью, некоторых даже принял на службу. Их начальных людей, ротмистров, одарил шубами собольими и словами ласковыми, после чего всех отпустил.
— Вот как. А что же набольшие люди Полоцка, боярство да купечество, горожане именитые, мастера?
— Всех в полон определили.
Выслушав доверенного боярина до конца и благословив на дальнейшую службу, архипастырь всея Руси Макарий коротко помолился во спасение тех несчастных, кто попал под гнев великого государя. Католиков ждала худшая судьба из всех: долгий полуголодный путь в Персию, затем один из помостов на рынке и ошейник раба — из коего их могла освободить только лишь смерть. А вот литвинов, не изменивших вере православной, особенно мастеров да пахарей, ждала новая жизнь на землях царства Московского. Остальным тоже могло повезти… Особенно, если он за них попечалуется!.. Иоанн Васильевич от быстрой победы ныне пребывает в хорошем духе и изрядном веселии, глядишь, и не откажет.
— Владыко.
Убедившись, что митрополит его услышал, монастырский служка продолжил:
— Боярин Ондрий просится до тебя.
— Зови.
Вместе с воином в покои проник запах конского пота, доспешного железа, смазанного бараньим салом, сыромятной кожи и легкой сырости — за окнами как раз шел противный мелкий дождь. Благословив своего комнатного боярина, Макарий выразительно кивнул ему на исходящий легким парком и медвяным ароматом сбитень, и терпеливо подождал, пока чарка опустеет.
— Говори.
Однако, свой доклад боярин начал с демонстрации содержимого небольшого сверточка — разбросав уголки потертой тряпицы в стороны, доверенный человек московского митрополита аккуратно протянул его вперед. Тот же, с интересом полюбовавшись на несколько осколков стекла и пару черепков серовато-белого фарфора, подхватил самый большой осколок и глянул его на просвет. Мутноватый, с явным желто-зеленым отливом, он все равно произвел на него должное впечатление:
— Изрядно. Значит, получилось у Димитрия?
— Пока нет, владыко. Из десяти печей шесть повелел он сломать, четыре же будут перекладывать сызнова. Еще одну мельницу заложили, поставили второй частокол, как земля подсохнет, начнут киты набивать. Из странного — повелел он собирать голые кости забитого скота. Остальное все по-прежнему, владыко.
— Зачем ему кости?
Под острым взглядом высшего иерарха русской православной церкви боярин лишь пожал плечами. Юный государь-наследник пояснял и вообще говорил лишь то, что считал нужным. К тому же, вопросов, задаваемых НЕ мастерами и не по делу, очень не любил.
— Устраивал ли он где какие черты, либо рисунки, тебе непонятные?
— Нет, владыко.
— Гневался ли, альбо наказывал кого?
— Да, семерых гончаров насовсем отставил от работы. И троим недорослям по пять плетей каждому — для вразумления. Один заснул не вовремя, а двое других бражничать вздумали. Уроки мастеровым людишкам объяснял с терпением, много раз было такое, что отстранял непонятливых и самолично показывал, как и что надобно делать.
В покои без всякого спросу проскользнул служка с небольшим блюдом на руках. В полной тишине его поставил, на глазах у митрополита и его служивого отмерил в малый кубок с легким вином пять капель с одной аптечной бутылочки, затем отмерил две полых пробки с другой, быстро перемешал и с легким поклоном подал целебное питье восьмидесятилетнему владычному митрополиту. Затем с новым поклоном принял опустевший кубок, тут же опрокинул в него содержимое третьей бутылочки, вновь подал, после чего наконец-то ушел.
— Не забывал ли Димитрий молиться?
— Утром и вечером каждого дня, иной раз — подолгу.
— Благостно, благостно…
Огладив в легкой задумчивости бороду, Макарий сделал пару глотков из кубка. Его самочувствие в последнее время было просто на диво хорошим — правда, ценой немалого терпения. Даже царский аптекарь не мог точно сказать, какие именно травы использовал юный царевич для своих отваров и настоек — но вкус у готового лекарства был наподобие жидкого навоза, смешанного с разлагающейся тухлятиной. Это у первого, второе же горчило так, что в первый раз у него поневоле навернулись слезы… Вместе же они составляли поистине незабываемый букет вкусовых ощущений!.. Слава Богу, что третье питье было чем-то вроде ягодного сбора, и отлично смывало с языка и нёба гадостный привкус.
