Я пожал плечами. Меня там не было. Вообще с трудом себе представлял – в каком месте будущей Германии располагается этот город.
— Вы намерены встретиться с цесаревичем до Рождественского бала?
— Сочту за честь, но это не мне решать. Полагаюсь на доброту Елены Павловны. Послезавтра четверг, и ежели она изволит пригласить…
— Даже не сомневайтесь. Завтра же, слышите? Завтра же утром шлите посыльного в Михайловский замок. Великая княгиня – потрясающая женщина! И проявляет к вам искреннее участие.
— Она пользуется безмерным моим уважением, — согласился я. — Однако же, долг благодарности за многолетнее расположение к моей семье зовет во дворец Ольденбургских.
— О да, — понимающе кивнул Мезенцев. — Петр Георгиевич сейчас популярен как никогда. В его приемной не протолкнуться от господ, поспешивших засвидетельствовать свое глубочайшее почтение. Но для вас, Герман Густавович, думаю, принц непременно выкроит минуту другую.
— Смею надеяться.
Как же в столицах всегда трудно. Что давным-давно в Москве, через полторы сотни лет вперед, что теперь в Санкт-Петербурге. Думаешь одно, говоришь другое, подразумеваешь и вовсе третье. Нельзя разве попросту спросить, мол, как с эмиссаром своим рассчитываться будешь? Я б честно ответил, что постараюсь вернуть Елене Павловне расположение царской семьи, всячески выпячивая ее роль в этом предприятии. О чем намерен и с Ольденбургским поговорить.
И даже предмет для торга у меня уже есть. По большому счету, Александр II, позволив датчанам селиться в России, обрек их на полуголодное существование. Свободные земли к западу от Урала кончились еще во времена графа Потемкина. Только Сибирь могла как-то решить эту беду, и я ни в коем случае не отказываюсь приютить беженцев. Но ведь принц получит за это деньги, а я не прошу ни копейки из них.
Впрочем, на будущий день, двадцать третьего декабря 1864 года, ожидая, вместе с полусотней других, выхода принца в его обширной приемной во дворце на Миллионной, я о датских переселенцах не думал.
Сначала, будучи полностью раздавленным великолепием внутреннего убранства. Нет, в той жизни я, конечно же, бывал в Кремле и Эрмитаже, а Герман и в этом доме. Только чужая память – одно, а собственное впечатление – нечто совершенно иное! Но Кремль – это резиденция глав государства, и не принадлежит президенту лично. А Эрмитаж, в конце концов – просто гигантский музей, и воспринимать его как место жительства, мозг отказывался. Здесь же я своими глазами видел жилой дворец, подаренный Российским Самодержцем своему дяде. Подаренный, едрешкин корень! Дворец! Здоровенный домина, блин, стоимостью, как минимум, в три металлургических комбината!
Потом, доложившись секретарю – отцовскому брату Карлу Васильевичу Лерхе, и получив заверения, что принц непременно меня примет, и устроившись на мягком стуле, успокоился. Перестал пытаться оценить стоимость картин и позолоты с потолочной лепнины. Стал аккуратно разглядывать незнакомых господ, вместе со мной дожидавшихся выхода друга и кузена Государя. И скоро мысли плавно перетекли на цесаревича и мое участие в его судьбе.
Я ни сколько не сомневался, что мои намеки на будто бы организовавшего спасение самого себя Никсу, вряд ли дойдут до ушей царя. Не тот Мезенцев человек, чтоб ссориться с наследником престола. А вот попробовать как-нибудь подкатиться к цесаревичу – Николай Владимирович может. Причем, скорее всего – и сделает это, хотя бы уже потому, что считает того начинающим политическим игроком. И – сто процентов, станет расписывать – какой он весь из себя молодец, что помогает "хорошо знакомому Его Императорскому Высочеству человеку".
Представляю, как Никса удивится! Я бы – точно удивился.
Но не думаю, что это мне чем-то грозит. Во-первых, кто я такой? Да, практически – никто! Младший сын средней руки чиновника в отставке, гражданский администратор из дикой Сибири. Не представляющий собой ни чего-то опасного, ни что-либо полезного. Для высшего света даже как-то неприлично возиться с такими…
А во-вторых, я, все-таки, вроде как спас цесаревичу жизнь. На месте спасенного, я и не такое готов был бы спасителю простить…
Да, великий князь Николай Александрович может счесть меня очередным выскочкой, и это сильно повредит продвижению моих проектов. Но, с другой стороны, пока на престоле Александр II, а не Николай II. И сейчас еще гораздо важнее отношение ко мне царя, а не его старшего сына.
Будет гораздо хуже, если Мезенцев вычислит, что Николай Александрович не в теме. Шеф жандармов может почувствовать себя обманутым, и обидится. И наделать много-много глупостей, способных сильно испортить мне жизнь. Нашепчет еще чего-нибудь этакого туземным банкирам, и я лбом буду в стену биться, а денег на железную дорогу так и не смогу собрать. Но и тут есть выход. Достаточно встретиться с наследником наедине до того, как его внимания начнет домогаться начальник Третьего отделения.
И тут мне снова должна помочь Великая Княгиня Елена Павловна. Сейчас, спустя три года с начала Великих Реформ, активно ею поддержанных, многочисленных крестьянских волнений и Польского бунта, симпатии Александра Освободителя снова обернулись в сторону консерваторов. Идейные вдохновители отмены крепостной повинности оказались в негласной опале. И участие вдовствующей княгини в спасении Никсы могло сильно изменить политические предпочтения Государя. А если еще я правильно сыграю свою роль…
— Великий Герцог Лауэнбургский, принц Ольденбургский, Его императорское высочество Петр Георгиевич! — радостно вскричал мажордом и хряснул раззолоченной палкой о бесценный паркет так, что я со стула аж подпрыгнул. И поспешил встать в один строй с другими вышитыми мундирами.
Он вышел из кабинета. Высокий, худой, плешивый и лобастый. Стремительный. Я легко мог представить его в ботфортах и кафтане времен Петра где-нибудь на бастионе, среди пушечных залпов и яростных криков, повелевающего баталионами инфантерии.
Дядя подал принцу лист, куда вписывал имена собравшихся в приемной господ. У дяди каллиграфический почерк – не дай Бог, принц прочитает чей-то титул неверно – скандал на всю столицу будет!
Ольденбургский пробежал глазами список и тут же отдал Карлу Васильевичу какие-то распоряжения. Тот поспешно скрылся за высокими дверьми. Впрочем, вернулся он тоже стремительно – пауза не успела стать тягостной – и в руках у него был самый настоящий меч!
Близость к трону Великой Империи – волшебная штука. У Петра Ольденбургского не было ни должности, ни особых капиталов – кое у кого из присутствующих в приемной денег в разы больше. Но выстроившиеся вдоль комнаты господа, так и простояли все это время, склонив головы в поклоне. Словно встречали правителя реального государства, а не беглого герцога, претендующего чуть ли не на всю северную часть Германии. И все только потому, что этот человек имел право являться ко двору без приглашения и называть Самодержца Всероссийского кузеном.
