– Где Орлов? – Вопрос ответа не требовал, но субординацию Николай Леопольдович соблюдал неукоснительно. В некоторых случаях.
– Не могу знать, ваше василеосское величество! – Собственный голос показался солдафонским и злым, да он и был зол и напряжён до предела, как в кавалергардской молодости за картами, но тогда на кону стояли свои деньги, а не чужие судьбы и не исход кампании.
– Хватит, Никола! – Василевс досадливо поморщился. – Не время норов выказывать. Александр Афанасьевич, проходи, располагайся! Главное мы с тобой вчера обговорили, но Крупицкого послушай. Рапорт рапортом, а глаза глазами…
– Это так, государь Арсений Кронидович, – значительно и серьёзно согласился Булашевич. Генерал от кавалерии был преисполнен уверенности в себе, и Тауберту стало тоскливо: рапорты, доклады и депеши Булашевич и впрямь ценил не дороже своего кумира, только Александр Васильевич мосты из трупов не мостил, с этого же станется со штыками попереть на батареи, и ничего с этим не поделать! Орлов с Янгалычевым попробовали, толку-то…
– Поручик Крупицкий явился по приказанию вашего василеосского величества, – доложил впущенный Автандилом князь. Мундир у адъютанта Ейсмонта – с иголочки, сам выбрит до синевы, глаза запали, на скулах горит румянец. Всё в порядке, так, и только так, должен выглядеть офицер, потерявший командира и рвущийся в бой.
– Вольно, князь, – на лице Арсения Кронидовича читалось неподдельное сочувствие, – твою потерю оплакиваем вместе с тобой, но война не кончена. Да будет тебе известно, что командование над корпусом ввиду ранения и контузии Леонтия Аппиановича принимает генерал от кавалерии Булашевич. Взавтрева он отбывает к театру военных действий.
Поручик дёрнулся отдать честь, василевс его остановил.
– Ты устал в дороге, а усердие и польза для Отечества измеряются не Уставом, но сердцем. Садись и рассказывай о том, чему был свидетелем. Как погиб Аристарх Богданович?
– Шальной осколок, – просто сказал Крупицкий, судорожно сглотнул и замолчал. Не знай Николай Леопольдович Ломинадзева, поверил бы, что поручик всего лишь доставил тело генерала, а дядюшке дал знать исключительно из родственных чувств. Ей же богу, поверил бы!
– Князь, – прикрикнул государь, – вы не в Спарте! Извольте доложить подробно.
И князь изволил, словно плотину снесло. Нет, он никого не обвинял и ничего не понимал. Не понимал чужого вероломства, трусости, нерасторопности, путался в словах, смешивая своих и чужих, русских, пруссаков и ливонцев. Как можно без объявления войны, не ответив на ультиматум, ударить в спину раз за разом проявлявшего милосердие и благородство союзника по великим Буонапартовым войнам? Как можно нарушить приказ командующего? Как можно забыть присягу, струсить, оставить знамя, растерять своих людей и после этого жить?! Жить, когда другие заплатили за твою глупость, ошибку, преступление жизнями и до сих пор платят…
– Аристарх Богданович, – выдохнул Крупицкий и тотчас поправился: – Господин генерал-майор находился с господином генералом от инфантерии князем Шаховским и с господином генерал-лейтенантом князем Ломинадзевым, и…
– Я знаю, кто там был! – рявкнул Арсений Кронидович. – Как погиб Ейсмонт? Что он говорил? Что делал?
– Генерал-майор Аристарх Богданович Ейсмонт, – словно очнувшись, отчеканил Крупицкий, – понял, что произошло нападение, и, действуя согласно оговорённой диспозиции, намеревался отбыть к частям егерской бригады Борисова, дабы вместе с конноартиллерийской бригадой Карпина организовать оборону нашего правого фланга. Генерал-майор, как и его высокопревосходительство командующий, и его превосходительство начальник штаба, пребывали в ложной уверенности, что Югорский стрелковый батальон и Суждальский полк, стоящие у моста Хурштах, исполнят свой долг и дадут время другим частям развернуться как подобает. Это было ошибкой… Роковой ошибкой… Лабовская мыза оказалась под обстрелом… Пальба раздавалась в нашем тылу, стало ясно, что нас обошли… было принято решение… решение переместить штаб корпуса в место, более подходящее для руководства войсками… Известий от моста не поступало… Они пришли позже – югорцы и суждальские частью рассеяны, частью загнаны в болота. К вечеру лесными тропами в наше расположение вышло до полуроты нижних чинов… Без знамени, едва ли с дюжиной ружей…
– Сие известно из рапорта Шаховского, – вмешался Булашевич. Ляксандра Василич тоже вмешивался в доклады, несмотря на высочайшее присутствие, чем Ляксандра Фанасьич хуже? – Как погиб Аристарх Богданович?
– Генерал Булашевич! – Арсений Кронидович подался вперёд, и Николай Леопольдович понял, что дело более чем плохо. – Не перебивать поручика! Он говорит, что видел, как бы нам сие ни было неприятно. Что дальше, князь?
– Штабной поезд уже под огнём неприятельских драгун покинул Лабовскую мызу. Его превосходительство Аристарх Богданович так и не смог отбыть ко вверенным его командованию войскам. Указанием князя Шаховского ему поручена была сохранность знамени корпуса. Аристарх Богданович со всем сердцем… всеми силами… Он собрал особую группу нижних чинов и офицеров, поклявшихся умереть, но не допустить… Штабной конвой осуществлял передислокацию лесной дорогой, поневоле мы двигались медленно, и чёрные драгуны, наверняка допросив пленных, узнали, куда мы скрылись. – Поручик сглотнул вновь. Он смотрел только на государя. Не как на василевса, как на родича, будучи либо умён, либо чист душою неимоверно. – Устным приказом господина генерала от инфантерии барон Ейсмонт был назначен командовать арьергардом. В таковом качестве… В качестве таковом… такового он… Мы отходили последними. Аристарх Богданович всё время оставался в первых рядах, организуя отражение неприятеля. Какое-то время мы держали их на дистанции ружейным огнём. Но потом… На нас пошли «чёрные волки», не меньше восьми эскадронов. Первая линия смялась, Аристарх Борисович вынул саблю, бросился вперёд с ротой резерва. Построил каре, отбил первую атаку. Но пруссаки на каре больше не полезли, подвезли артиллерию. Ударила пушка, генерал начал валиться вперёд, рядовой Анучин прихватил его за плечи…
– А где были вы? – резко спросил Булашевич.
– У меня было знамя, – князь закусил губу, – я не мог… Не успел… Не мог его…
– Разумеется, не мог, – зло подтвердил государь, – он же не югорец. Ейсмонт умер на месте?
– Через полтора часа… В дороге. Бетьев ничего не сумел, никто бы не сумел… Государь, он был в полном сознании и беспокоился о знамени и что не успевает составить рапорт. Он пытался мне диктовать, но был слишком слаб…
