Опаньки! Я напрягся. Неужели этот молодой балбес решился на морганатический брак? Он что, не понимает, чем ему это грозит? Морганатический брак царствующей особы и в более поздние времена ничем хорошим не оканчивался — Эдуард VIII вон, почитай, в середине XX века по этой причине корону потерял. Уж не знаю, точно ли вследствие оного, или это был просто такой удачный повод, однако озвучена была именно эта причина.
— И что тебе сказал отец?
— Выгнал! — гордо заявил Николай. — Но я намерен добиваться своего.
Я несколько минут молча смотрел на него, думая: может, это и к лучшему? А что, вместо мягкого Николая на престол сядет его решительный брат Георгий. Ну, или Михаил, поскольку я смутно припомнил, что вроде бы у Георгия было что-то там со здоровьем. А вот Михаил, кажется, неплохо проявил себя во время Первой мировой войны. Да, из них троих я имею на Николая наибольшее влияние, и если он окажется не у дел, потеряю часть возможностей оказывать воздействие на ситуацию. Но я этого влияния не искал — само так сложилось. Так что если Николай уйдет, мои планы просто вернутся к изначальным. А потом я посмотрел на Николая и… мне просто стало его жалко.
— Сядь, — тихо попросил я.
Он повиновался.
— Скажи, а с чего ты взял, что ты ей нужен?
— Я люблю ее! — гордо вскинул подбородок племянник. — Люблю так, что она не сможет противустоять этому чувству. Я знаю, я чувствую это!
— А что ты о ней знаешь?
Николай на мгновение смешался, а затем снова, и все так же смешно, задрал подбородок.
— Я знаю о ней главное. То, что я ее люблю и что она — моя судьба.
Бедный мальчик… Как много молодых людей влюбляются не в настоящих, живых женщин, а в тот образ, который они создали в своем распаленном мечтами и гормонами мозгу. И как горько они потом разочаровываются в предметах своих страстей! Впрочем, в оставленном мною веке этот период приходится лет на тринадцать — пятнадцать, но в нынешнем времени он, пожалуй, соответствовал возрасту Николая. Я вздохнул:
— Эшли Лоутон — один из наиболее успешных инвесторов в САСШ. А может, и не только в САСШ, но и в Европе. С того момента, как покинула родную Саванну, она преумножила свой капитал в несколько раз и на этом пути не брезговала ничем — спала с банкирами, влюбляла в себя держателей акций, умело загоняла под свой каблучок бухгалтеров и инженеров, судостроителей и владельцев железных дорог. И эту жизнь миссис Лоутон ведет уже восемь лет. Эта женщина красива, умна, обладает лоском и воспитанием, но в своей сути она уже давно циничный и расчетливый делец, поэтому сделала то впечатление, которое она производит на мужчин, своим эффективным инструментом. — Я замолчал, глядя на ошарашенного племянника, а затем тихо спросил: — Ты действительно надеешься, что заинтересуешь ее, да еще без короны, без денег, без каких бы то ни было перспектив?
Николай не ответил. И я продолжил:
— Пойми, племянник, есть женщины, которые служат нам, мужчинам, опорой, делают нас сильнее. Они бывают красивыми и не очень, добрыми или суровыми, нежными или сдержанными. Но рядом с ними нам всегда тепло, и мы чувствуем, что мы — дома. А есть другие. В принципе, они тоже могут сделать нас сильнее. Если не сломают. Они дики, необузданны, своенравны и могут заставить кровь закипеть в наших жилах, но при этом они требуют для себя всего мужчину. Целиком. Совсем. Не оставляя ни кусочка его ни долгу, ни чести, ни семье, ни стране. — Я сделал паузу, твердо посмотрел на Николая и закончил: — Именно поэтому я не с ней. У меня есть долг перед Богом, народом, государем и страной, и я ставлю его выше всего остального. Понимаешь?
Николай некоторое время молча сидел, переваривая мои слова, затем все так же тихо спросил:
— И что, только так и никак иначе? А… как же любовь? Разве она не…
— Любовь способна на чудеса, — кивнул я. — Точно. Но ведь у тебя не любовь. У тебя — страсть, то есть бред, мара, пылающий огонь, который сжирает тебя и который теоретически может в будущем превратиться в ровное греющее пламя, каковым и является любовь. Но именно лишь теоретически. Чаще же всего он оставляет после себя только пепел…
Николай снова долго молча сидел. И я даже стал слегка опасаться, что мои объяснения пропали втуне, поэтому еще добавил:
— К тому же влюблен один лишь ты. И даже в пепле вы будете не равны. Он весь достанется тебе, а ей… у нее будет в лучшем — для тебя — случае еще один приятный и необременительный эпизодец. Либо просто очередная циничная инвестиция в сопливого мальчишку, принесшая неплохие дивиденды.
Если честно, я не был совершенно уверен во многом, о чем говорил. Я не был уверен в абсолютном цинизме Эшли, в том, что она спит со всеми направо и налево, — в докладе, представленном мне Канареевым, этого не утверждалось наверняка. Но в одном я был уверен твердо: Николаю эта связь не принесет ничего хорошего. Будь он обычным человеком — волен был бы принимать решение самостоятельно. Каждый имеет право приобретать опыт любыми путями. Но моему племяннику, чтобы получить возможность приобрести этот опыт, пришлось бы пожертвовать слишком многим — семьей, страной, короной. И если этот опыт окажется-таки негативным — столь великие жертвы его сломают. Равнодушно дать ему заплатить такую цену я просто не мог…
— Значит, вы потеряли двадцать процентов рынка, — задумчиво произнес я.
— Да, это так, — уныло кивнул Гоорт Грауль, которого вернувшийся в Санкт-Петербург Кац оставил в Трансваале вместо себя. И добавил, слегка растягивая слова: — Эта женщина — настоящий монстр. Она не делает ни единой ошибки, не упускает ни одну нашу оплошность.
До Трансвааля я добрался за три недели до начала нового, 1891 года. Перед этим накоротке пересекся с племянником в Египте, после чего мы объединенным отрядом дошли до Йемена. Болезненная любовь Николая прошла, вытесненная новым увлечением — балериной Матильдой Кшесинской; во многом из-за нее наследника и отправили столь далеко и надолго. Однако, похоже, совсем он свою страсть к Эшли не забыл, поскольку, едва в разговоре упоминался Трансвааль, начинал хмуриться и покусывать ус. Но при расставании на стоянке в Адене он так ничего мне и не сказал. Мы уговорились встретиться летом будущего года у меня в Магнитной, где он хотел посмотреть на заводы, а уж оттуда вместе двигаться в Санкт-Петербург. После этого цесаревич с отрядом сопровождения отплыл в Индию, а я на привычном уже «Донском» — в ставший почти родным Лоренсу-Маркиш.
Не посетить Трансвааль два года подряд было уж слишком большой наглостью. В конце концов, именно на потоке дешевого золота, истекающего из моих владений в этой стране, и был построен весь мой план ускоренного промышленного и технологического рывка России. Так что я просто обязан держать руку на пульсе того, что творится в Трансваале. В конце концов, несмотря на весь мой статус и возможности, меня могли просто вышвырнуть из этой страны как иностранца, чей бизнес не устраивает ее хозяев. И не важно, чем именно — тем, что иностранец ведет дела нечестно, или тем, что ему самому этот бизнес приносит заметно больше, чем государственным мужам. Ничего не стоит обвинить его в каком-нибудь преступлении и выкинуть из страны. Это даже не всегда требует непременной продажности суда или задействования того, что в мое время называлось административным ресурсом. Достаточно сделать так, чтобы и судьи, которые будут его судить, тоже были им возмущены…
