Похоже, миссис Лоутон сразу после взбесившей ее встречи в Париже ринулась прямиком сюда и начала мстить мне со всем пылом своей души истинной южанки. Вот ведь дерьмо-то… Нет, я полагал, что при прочих равных ее одолею. Я уже сейчас заметно богаче, мой статус гораздо выше, и… я — мужчина. Нет, будучи продуктом гораздо более эмансипированного времени, никакими иллюзиями в своем превосходстве как непременном и неотъемлемом следствии моей принадлежности к мужскому полу я не страдал. Уж в том-то, покинутом мной, веке никому не надо было доказывать, что существуют на свете такие женщины, которые любого могут сожрать — и не подавятся. Но вот здесь и сейчас отношение к мужчине всегда будет немного другим, тем более к мужчине-промышленнику, — более серьезным, более благожелательным, более доверительным. Увы, здесь и сейчас женщина-предприниматель — нонсенс и извращение, непонятное почти никому, а многих просто возмущающее. Но… зато она может обеспечить свое постоянное присутствие в Трансваале и личный контроль за обстановкой, чего мне ни при каких обстоятельствах не светит. Золото — это, конечно, важно, но я же затевал этот проект не для того, чтобы набить собственный карман, а для обеспечения финансирования моих проектов по развитию России. И самое важное для меня происходило именно там…
К тому же на стороне Эшли играет и текущее объективное развитие ситуации. Пусть ее здесь, в этой донельзя пуританской и консервативной стране, не воспринимают всерьез, меня-то здесь начинают просто не любить. Ранее я считал, что это не так важно. Если я стану здесь монополистом — бурам все равно деваться будет некуда. Станут кряхтеть, злиться, но терпеть. А Эшли самим наличием своего бизнеса напрочь разрушила такое положение дел. Так что у буров в головах, кроме вопроса, не слишком ли много под себя подгреб этот русский, зародилась еще и мысль о том, что они вполне могут без меня обойтись. Пусть пока смутная и неясная, но от мысли до греха долго ли… И это не только сулит мне очень неприятные проблемы, но и заметно укрепляет позиции миссис Лоутон в противостоянии со мной. Ну и, до кучи, у нее бешеная мотивация: она должна поставить меня на место и считает, что выбрала для сего наилучший способ. А мотивация дорогого стоит. Те одноногие или полупарализованные инвалиды, которые катаются на лыжах, играют в баскетбол и, разъезжая по всему миру, завоевывают кучу медалей на параолимпийских играх, отличаются от точно таких же одноногих и полупарализованных, которые годами не покидают свои квартиры, гния в них и всем своим видом демонстрируя, как жестока и несправедлива к ним жизнь, только одним — первые сказали себе: «Я это смогу», а вторые — «Я человек конченый»…
Я повернулся к Канарееву:
— Викентий Зиновьевич, а насколько серьезная поддержка у миссис Лоутон в местных, так сказать, высших эшелонах?
Канареев пожал плечами:
— Да я бы не сказал, что надежная. Причем вот какой парадокс: тот факт, что поддержка есть, является следствием того, что миссис Лоутон — женщина, и тот факт, что поддержка не слишком надежная, — тоже. — Он хмыкнул. — Вернее, наличие поддержки является следствием того, что она такая женщина, а вот ее ненадежность — того, что она просто женщина. Буры в этом деле жуткие ретрограды, знаете ли.
— А кто ей покровительствует?
— Особо крупных фигур нет. В основном сыновья и младшие партнеры. То есть молодняк лет до тридцати — эти от нее вообще без ума. Но они здесь ничего не значат. Все решают главы семей. А вот среди них у нее особой поддержки нет. Скорее наоборот. Эти суровые мужики очень неодобрительно смотрят на, — он снова хмыкнул, — бабу, вылезшую с кухни и принявшуюся совать нос в мужские дела. Из более-менее значимых фигур, относящихся к ней хоть сколько-нибудь благожелательно, я бы отметил только Жубера. И то лишь вследствие его нацеленности на примирение с Англией. Вроде как у миссис Лоутон есть какие-то контакты в лондонском высшем свете, которые он надеется использовать, чтобы выторговать у англичан лучшие условия объединения. Но оказывать ей прямую поддержку Жубер опасается как раз из-за возможной потери поддержки значительной части влиятельных избирателей. У прогрессистов сейчас вообще дела не очень, так что каждый голос на счету. И вообще, с этой стороны я бы обозначил проблему так: дело не в ней, а в нас. Мы для буров слишком большой раздражитель. Они хотят иметь с нас гораздо больше, чем имеют сейчас.
Я скрипнул зубами. Черт, неужто придется делиться? Ой как не хотелось бы… Да и вообще, если бы эти недоумки знали, что уже получили себе столько золота, сколько в той истории, о которой здесь знал только я, они получили за пятнадцать лет эксплуатации рудников в остаточный период своей независимости, то… Да ничего! Точно так же косились бы и считали денежки в чужом кармане. Ладно, нечего горевать. Я — здесь, и надо приложить все усилия, чтобы хоть немного продлить себе период наибольшего благоприятствования. Да-а, судя по всему, мне в этом году придется провести здесь не менее четырех месяцев, активно обольщая, убеждая, уговаривая и рассовывая взятки и подарки. Вот черт — дома-то столько дел, а я тут застряну…
Неделю я мотался по приискам и шахтам, инспектируя разработки, посещая склады, а также таверны, магазины, парикмахерские и игорные заведения. А вечерами сидел за отчетами, счетами и финансовыми выкладками. Удалось раскрутить и прижать к ногтю восьмерых жуликов из числа сотрудников моей компании, которые брали с предпринимателей, кроме арендной платы и корпоративных выплат, еще и дополнительные поборы, но уже в собственный карман. Ну прям санэпидстанция, блин, пополам с пожарными! Впрочем, служба Канареева вылавливала в месяц по пять-шесть таких деятелей. Низовой-то персонал был набран с бору по сосенке, по большей части из числа переселенцев, самостоятельно добравшихся до Трансвааля после открытия здесь золота. А это в основной массе были люди с авантюрным складом характера и довольно размытыми моральными устоями. Так что текучка персонала, особенно в подразделениях, связанных с розничным рынком, была страшная. Но в общем и целом все шло хорошо. Особых проблем и скрытых опасностей я не выявил и спустя неделю с относительно спокойной душой уехал в Преторию Филадельфию, где ринулся в местный водоворот.
Я мотался по встречам, давал обеды, ужины, балы и благотворительные вечера. Я раздавал взятки, причем не золотом, которого в Трансваале теперь было хоть задницей ешь, а фунтами стерлингов, франками, марками. Некоторые даже начали брать в русских рублях и совершенно экзотических для здешних мест американских долларах, а также «борзыми щенками» в виде английских ружей, наборов трубок, драгоценностей и всякой мелочи типа кельнской воды,[45] отрезов тканей и резиновых сапог. Очень хорошо пошли керосиновые лампы, заменившие используемые в семьях для совместного чтения Библии толстые свечи. В итоге рынок для керосина, вырабатываемого из добываемой на моих бакинских приисках нефти, увеличился. Тем более что в следующем году должна была заработать первая очередь моего (ну, с партнерами, конечно) строящегося нефтеперерабатывающего завода.
