Голос Ла Тремуя обессилено потух, а опущенные, словно под тяжестью воспоминаний, плечи, явили всем, и в первую очередь дофину, великолепно исполненную скорбь по погибшему графу…
Слушая и наблюдая, мадам Иоланда искала и не находила даже маленького намёка на фальшь. Искренность, с которой Ла Тремуй всё им рассказал, сомнений не вызывала, и можно было бы ему поверить, если бы не намёк на чудо… Пусть даже сам он ничего не знает и только повторил ничего не значащие для себя слова, но получалось, что о тайном, тщательно оберегаемом деле знала даже королева! И вставал вопрос – насколько подробно она о нём знала, и насколько искренней была, когда говорила, что не знает ничего?! Не говоря уже о герцоге Бургундском, который определённо что-то знал, и о том факте, что разговоры о чуде вообще смогли возникнуть и обсуждаться при дворе!
Единственным, кто принял всё происходящее за чистую монету, оказался дофин Шарль. Как только Ла Тремуй закончил, он хлопнул себя по клену и раздраженно воскликнул:
– Так я и думал! Вам следовало сразу сказать мне, сударь, что здесь замешана моя, так называемая, мать, чтобы я не имел возможности, даже на мгновение, усомниться в матушке! Почему вы не сказали? Нам бы не пришлось нестись сломя голову в Бурже и пугать всю округу!
Ла Тремуй почтительно развернулся к принцу.
– Вы не задавали никаких вопросов, ваше высочество. А мне, как вы понимаете, трудно было поверить, что поручение обставили так… подло. Особенно, после слов о благе Франции. Грешным делом.., всего на мгновение.., мне тоже показалось, что.., да простит меня герцогиня.., что её светлость что-то от вас скрывает. Но теперь… Теперь я вижу, как ошибался и обманывался. И, если господин Дю Шастель сейчас меня арестует, я приму застенок, как возмездие за собственную глупость.
Сказав это, Ла Тремуй склонился ещё ниже. Ему не нужно было видеть выражение их лиц. Дофин своё сочувствие особенно и не скрывал, а мадам Иоланда и Дю Шастель, думая, что он не видит, переглянулись так выразительно, что Ла Тремую пришлось согнуться, как можно ниже, иначе они, упаси Господь, заметили бы торжество в его глазах.
– Никто вас не арестует, успокойтесь, сударь, – небрежно махнул рукой Шарль. – И, если в Труа всё для вас так плохо, вам следует, пожалуй, поблагодарить нашу королеву за то, что отправила вас сюда, подальше от глаз Бургундского герцога.
Ла Тремуй пылко вскинул голову.
– О, ваше высочество!.. Я не смел даже надеяться… Неужели вы позволите мне остаться и служить вам?!
– Конечно…
– Конечно, его высочество подумает и даст ответ чуть позже, – быстро вмешалась мадам Иоланда.
Она прекрасно знала, как рад бывает Шарль любому, перешедшему на его сторону. Но этот господин не был в её представлении тем человеком, которому следовало раскрывать объятия.
– Для начала, я бы хотела сама переговорить с вами, мессир… Вы прибыли из Труа, и могли бы рассказать нам о настроениях, которые там витают.
– Увы, мадам, – повернулся к ней Ла Тремуй, – я всей душой готов служить вам, но боюсь год, проведённый в деревне, сделал из меня глухого провинциала. Единственное, что откровенно бросается в глаза – это явный разлад между королевой и герцогом.
– С чего вы взяли?
– Но вы же слышали, они шпионят друг за другом, значит, не доверяют…
– Ничего это не значит! – Мадам Иоланда раздражённо дернула плечом. – Они могли всё разыграть, чтобы вернее внести разлад между мной и его высочеством Шарлем. А вы… Вы ведь тоже могли быть в курсе. И, точно так же, могли разыграть свою историю…
Ла Тремуй медленно поднялся с колена.
– Вы совсем не оставляете мне чести, мадам.
– Я пытаюсь разобраться…
Внезапно Шарль поднялся со своего стула.
– А мне уже все ясно. Женщина, которую, по недоразумению, считают моей матерью, вместе с треклятым Бургундским герцогом, никак не могут рассорить нас с вами, матушка. Но они забыли, что я давно не прежний мальчик и не завишу больше от мнения тех, кто меня окружает! Теперь у меня есть двор, парламент и даже собственная армия! И отныне я никогда больше не позволю себе в вас усомниться. А господин Ла Тремуй пускай отправляется со мной обратно. Если он приехал шпионить, Ла Ир не даст ему такой возможности, но честному человеку при моём дворе всегда рады. Особенно, если этим можно позлить королеву…
Лицо Ла Тремуя просияло благодарностью.
– А если вы, матушка, считаете, что я поступаю опрометчиво, – продолжил Шарль, – то позвольте мне так поступить, чтобы доказать всем, и в первую очередь своим врагам, что я никого больше не боюсь…
– Ну, что вы скажете, Танги? – спросила мадам Иоланда, когда дофин и бесконечно кланяющийся Ла Тремуй оставили их наедине.
– Мне всё это не нравится, ваша светлость.
– Мне тоже.
Стоя у окна герцогиня рассеянно ответила на поклон дворян, приехавших с Шарлем из Пуатье. Проходя через двор, они заметили её светлость и почтительно сняли шлемы.
– А больше всего, мне не понравились последние слова Шарля. Я, конечно, желала бы видеть в нем короля, принимающего самостоятельные решения, но пока он не готов. Нынешние времена могут потребовать решений неоднозначных, тень от которых ляжет на его будущее правление. А коль скоро корону на голову Шарля должна возложить Дева, посланная Господом, он просто обязан быть чист и безгрешен. До сих пор мне удавалось следить за этим, но, видимо, в новом парламенте нашлись умники, которым не терпится самим оказывать влияние на будущего короля.
Мадам Иоланда отошла от окна. Её лицо для произносимых слов было слишком спокойно. И Танги, изучивший небезразличным сердцем все оттенки его выражений, понял, что она сосредоточена больше обычного, поэтому не позволяет себе ни гнева, ни страха, ни растерянности.
– Что нам теперь делать, мадам?
– Для начала, я поеду вместе с вами в Пуатье и буду настаивать в парламенте на ускорении переговоров и на необходимости пойти на уступки герцогу…
– Значит, наши планы не изменились?
Мадам Иоланда ответила не сразу. Задумчиво покусывая губу, она стояла перед Дю Шастелем, глядя сквозь него, сквозь стены этой комнаты, как будто рассматривала что-то вне времени и окружающего её пространства. Потом вздохнула, совсем по-женски.
– А что мы можем изменить, Танги, если ничего толком не знаем? В предательство Карла Лотарингского мне не верится. Будь так, королеве ли, герцогу, или им обоим, достаточно было попросить его написать мне и сообщить, что им всё известно, не прибегая к услугам этого скользкого Ла Тремуя. Но они даже не взяли Карла в Труа. Держат подальше и, видимо, под строгим надзором, поэтому от него нет вестей. Так что, нам остаётся только принять, как данность, что герцогу и, может быть, королеве что-то известно, и дожидаться начала переговоров. Всё равно, не пригрозив и не поторговавшись, они никаких решительных шагов не предпримут. А когда станет ясно, чего им надо, мы тоже что-нибудь придумаем. И, может быть, поймём, каким образом наша тайна раскрылась…
Но, увы, та самая Удача, которая без устали улыбалась Ла Тремую, в те же самые дни от мадам Иоланды решительно отвернулась.
За сутки до того, как она была готова выехать в Пуатье, примчался запыленный и встревоженный гонец из Анжу. Он сообщил, что сын герцогини Луи, по её настоятельному требованию продолжавший дело отца в Сицилии и Неаполе, был привезён из очередного похода в тяжёлом состоянии. Охваченный эпидемией Неаполь, отбился от завоевателей заразой. И мадам Иоланда, дав Дю Шастелю подробнейшие наставления и обязав его писать ей, как можно чаще, помчалась в Анжер.
Первое же письмо от Танги пришло в начале лета и содержало подробный отчёт о парламентских заседаниях, (к слову сказать, весьма единодушных), по вопросу возобновления переговоров с герцогом Бургундским. Вслух об уступках никто не говорил, но иносказательно почти все приближённые к дофину министры высказались «за». В результате, уже в июне, дофин Шарль и Жан Бургундский встретились, наконец, в Пуальи де Фор и кое-как заключили формальное перемирие. Ни о каких других делах герцог вопреки ожиданиям даже не заикнулся. Видимо, отсутствие мадам Иоланды заставило его потерпеть. Но, заключая мир, он потребовал таких поправок по некоторым пунктам, что становилось ясно – вторая встреча совершенно необходима.
«Был бы рад преподнести Вам эту новость, как хорошую, – писал Танги, – но что-то в местных настроениях мне не нравится. ещё вчера здесь царило полное единодушие, теперь же спорят и задираются по любому поводу. Его высочество стал крайне раздражителен. Часто уединяется в своих покоях с де Жиаком и, вызывающе откровенно приблизил к себе Ла Тремуя…»
В ответна это встревоженная мадам Иоланда высказала пожелание, чтобы за Ла Тремуем, как за возможным шпионом, присмотрел Ла Ир. И отдельно попросила мессира Дю Шастель добиться переноса второй встречи с герцогом на начало июля. «Надеюсь, к тому времени мой сын окончательно поправится, и я приеду…»
