Шестую дивизию пропавшего без вести генерала Осташинского растерзали на северной дороге от Заячьих Ушей к границе, большей частью загнав в Апсальскую топь, – до Росского из неё добрались немногие. Сейчас эту дивизию – вернее, то, что от неё осталось, – должны приводить в порядок где-то под Кёхтельбергом.
Четвёртая пехотная дивизия дала сильно потрёпанный в деле при Заячьих Ушах, но явивший себя несгибаемым Володимерский полк. Ещё до Млавы подошли желынцы и закаменские егеря, где-то позади, в тылах, болтался Угреньский пехотный полк, его командир, похоже, слушал только своего начальника дивизии.
Девятнадцатая дивизия, нетронутая, растянулась на несколько дневных переходов. Два её полка только что пересекли Млаву, ещё два, однако, пребывали неведомо где, как и подолецкие уланы.
Разумеется, очнулось от оцепенения и ближайшее начальство. Его сиятельство Леонтий Аппианович и его превосходительство Ираклий Луарсабович забросали Росского бесчисленными указаниями, однако даже им хватило сообразительности понять, что повисать на плечах ретивого гвардионца сейчас чревато – василевс за разгром тридцатого октября и так по головке не погладит; неведомо, какие ещё приказы поступят из Анассеополя. Будет ли новый командующий, или?..
– Не было печали, – мрачно изрёк Миша Вяземский, глядя на кипу депеш из штаба корпуса. – Проснулись, называется.
Подполковник досадливо покачал головой, хмыкнул, возвращаясь к прежнему занятию: он старательно заносил полученные приказы в соответствующим образом прошитые журналы боевых действий – как гвардейских гренадеров, так и новоявленной Млавской бригады.
– Ох, понадобятся нам ещё сии бумажки, ох как понадобятся…
Да, понадобятся, думал Росский. Того же Сажнева взять. Бог ведает, чем аукнулись расспросы настойчивого адъютанта, чего наврали в своём рапорте Шаховской с Ломинадзевым; и, главное, чем кончился вояж Богунова, добрался ли софьедарец до князя Геннадия, дошёл ли до Орлова доклад самого Росского…
Но пока что всё оставалось тихо. Штаб Второго корпуса также получил полное донесение о деле при Заячьих Ушах, о героизме Сажнева и югорцев; глядишь, и не станет Ломинадзев связываться, отыграется на мёртвых, на них всё свалит.
Да, нужны и журналы эти, и печати, и прочее.
– Ничего, Миша, – усмехнулся Росский. – Они нам бумажку – а мы им другую. Не на тех напали. Испугали гвардионцев бухгалтерией!
– Да уж, – поддержал другой офицер их же полка, майор Алексей Разумовский. – Пиши, Михайло, пиши. Твоё перо сейчас сотни штыков стоит.
– Игристого б с вас за такие слова… А то как бумажки сочинять, так «Миша, Миша!», а как добрым пуншем согреться, так…
– Ну и неправда, неправда! – запротестовали остальные.
– Ещё отпираются! – в шутку возмутился Вяземский.
Росский только улыбнулся и вновь склонился над картами.
В просторной палатке, настоящем шатре, где он устроил свой штаб, гудела докрасна накалённая печка, а за пологами грубой парусины завывал ветер. На Ливонию обрушилась настоящая зима, как никогда ранняя, и низкие тучи старались вовсю, засыпая снегом пустые поля и перелески.
Росский смотрел на карту.
Млавская бригада всей массой нависала над засевшим в Анксальте фон Пламметом. И не просто нависала – всячески показывала, что вот-вот пойдёт на приступ: гусары Княжевича, уланы Страха и донские сотни не вылезали из сёдел, рыща по ближним вражеским тылам и то и дело сшибаясь с озверевшими от эдакой наглости чёрными драгунами. Подоспевшие темрюкцы тоже требовали своей доли боя и получали её – «волки» фон Пламмета были не из тех, кто легко уступает поле.
И во весь богатырский рост вставал вопрос: что делать командиру Росскому? Прусские наёмники и ливонские ополченцы засели в крепком месте. Сколько их там, неведомо. Пленные отговариваются незнанием, но, если верен твой расчёт, Фёдор, и там на самом деле три дивизии да ливонские ополчения, впору думать, как бы тебя самого фон Пламмет глиной не обмазал да с яблоками в печь не поставил.
Миша Вяземский предложил «выманить неприятеля на восток ложным отступлением, присоединить по ходу дела все отставшие полки наши и обрушиться на врага, лишённого защиты своих редутов». Идею с жаром поддержали гвардионцы и гусары, даже Сажнев ворчал что-то одобрительное, армейские отмалчивались, но сам Росский лишь покачал головой.
Давать встречный бой, да не просто встречный, а обернув отход в наступление, – это очень, очень сложно и рискованно. Тем более с таким противником, как фон Пламмет. Это вам не османские паши. Конечно, слава Буонапарте в памяти толкалась и ворохалась, нашёптывая сладким и лживым голосочком, мол, а ты чем хуже, Фёдор Сигизмундович? Иль в солдат своих не веришь? В оружие русское? Иль ты не гвардионец? Жизнь одна, всё равно помирать, и какая радость командиру-гвардейцу старость на козетке встречать, глухим, беззубым да полуслепым?
Росский только тряс головой, отгоняя негодные мысли. Нет, военное искусство – наука строгая. Случались во все века чудеса, сотня тысячу останавливала, тысяча десять тысяч гнала, но плох тот командир, что на чудо оное полагаться станет и на себя лавры Александра Великого примерять. А вот окружить фон Пламмета, да так, чтобы он сам того не заметил, – совсем другое дело.
Не «удача воинская» или там «счастье боевое» нужны Фёдору Росскому, а трезвый и холодный расчёт. Пруссаки орднунгом своим и сильны, и слабы. Правилам привержены, их держатся, даже в наёмных войсках, формально от уставов армейских свободных.
И Млавская бригада усиленно копала землю в виду ливонских ретраншементов, показывая, что ни о чём, кроме лишь обороны, не помышляет.
Фон Пламмет, однако, имел собственное мнение, как надлежит развиваться событиям.
Выстрел, выстрел, выстрел – Росский, Вяземский и остальные бросились из штабной палатки наружу.
Так и есть – отряд драгун опять схватился на фланге с казаками, очевидно, слишком близко подобравшимися к ретраншементам. Обычно донцы уворачивались и отходили, не принимая боя, но на сей раз что-то не заладилось, потому что к «чёрным волкам» присоединились вертлявые гусары. Лёгкие, под стать казакам, они деловито брали русских в клещи.
Не дожидаясь команды, понеслись на выручку темрюкские эскадроны. Росский вскинул подзорную трубу, видя, как конники сшиблись посреди белого поля, – никто не желал уступать, ни Пламметовы драгуны с гусарами, ни русские казаки с темрюкцами.
– Как бы он не решил в большое сражение нас втянуть… – сквозь зубы проговорил Вяземский.
– Отводить наших надо, – согласился и Разумовский.
