Феликс Разумовский - Прокаженный

«Степь да степь кругом…» — песня почему-то не пелась, и командир третьего взвода третьей роты отдельного мотострелкового батальона Степа Сарычев умолк и эту самую степь окинул взглядом. Зрелище не радовало. Зорким глазам лейтенанта были отчетливо видны бесчисленные вышки оцепления с туго натянутой между ними шатровой колючей проволокой, которые неумолимо уходили за горизонт и превращали степь в огромную охраняемую зону. Внутри периметра пролегала железнодорожная ветка, по обеим сторонам которой ровными рядами расположились побеленные известкой бараки, а где-то глубоко подо всем этим, похоже, раскинулся целый подземный город. Смотреть на сооруженное руками зэков великолепие было скучно, и Степа перевел взгляд на небо, такое же голубое, как глаза его Алены, и, вспомнив о молодой жене, едва успел улыбнуться, как его тут же окликнули:

— Лейтенанта Сарычева к командиру роты.

Капитан только что вернулся от комбата с постановки боевой задачи и отдал приказ своим командирам взводов без предисловий: по сигналу красной ракеты им надлежало поотделенно в составе роты совершить пеший марш-бросок и выдвинуться в квадрат А, — ротный ткнул заскорузлым пальцем в карту и неожиданно добавил:

— Если что не так, звезды наши встанут раком, это уж как пить дать.

Сказал и взводных отпустил, не договорив самого главного, — что минут двадцать назад комбату вручили пакет с красной полосой и ничего хорошего это никому не предвещало.

Примерно через час по внутренней связи моложавому майору, принявшему свой батальон совсем недавно, скомандовали странное: «Шлюзы открыть». Комбат получение приказа подтвердил и дрожащими пальцами сейчас же начал распечатывать конверт, за несвоевременное вскрытие которого полагалась высшая мера, а уже через мгновение закричал бешено:

— Ракету!

Между тем солнце поднялось совсем высоко, и под его палящими лучами бежать с полной боевой выкладкой было тяжко. Глаза заливал пот, сапоги вдруг стали непомерно тяжелыми, и через пару километров лейтенант Сарычев заметил, что взвод его начал растягиваться. Очень уж не хотелось Степе, чтобы две его звездочки встали раком, а потому, громко выругавшись, кинулся он к еле тащившемуся третьему отделению, чтобы командира его помножить на ноль, и внезапно встал как вкопанный.

Ему показалось, что солнце на небе потухло, а что-то в тысячу раз более яркое зажглось за его спиной, ослепляя солдат и делая их тени ощутимо реальными. В то же мгновение инстинкт заставил его броситься в степную пыль и, обхватив голову руками, замереть не дыша, а по земле, как по морю, уже побежали невиданные волны, и раздался звук, по сравнению с которым гром был подобен комариному писку. Зажмурившись до боли в глазах, Степа плотнее вжался в землю в ожидании чего-то еще более ужасного, и наконец, сметая все на своем пути, налетел ураган. Чудовищный по силе ветер разметал людей, как прошлогоднюю листву, ломая им кости и разрывая легкие, а оставшиеся в живых еще не знали, что лучше бы им было погибнуть сразу.

Сарычев не мог сказать, как долго он лежал уткнувшись лицом в землю, — время как бы остановилось для него. Когда же с трудом он поднялся на ноги, то первое, что увидели его глаза, был командир батальона, — майор медленно шел, спотыкаясь о мертвые и еще живые тела, вытянув впереди себя руки, и тихо приговаривал:

— Свет, уберите свет…

Вместо лица у него был огромный, пузырившийся ожог, и, не в силах смотреть на это, Сарычев страшно закричал и бросился прочь. Однако ноги не послушались его, на сознание накатила темнота, и последнее, что он запомнил, были бойцы, которых неудержимо рвало кровью во славу родины.

Вначале раздался громкий стук. Потом обе двери отворились, и сидевшего за столом крепкого, усатого дядьку спросили:

— Разрешите, товарищ майор?

— Давай, Петя, — послышалось в ответ, и в кабинет напористо вошел высокий рыжий парень с веснушками на носу.

В руке он держал лист бумаги, который аккуратно положил на стол и сказал с гордостью:

— «Белый китаец».

Майор здорово удивился, закрутил усы и, прочитав внимательно заключение наркоэкспертизы, задумчиво промолвил:

— Ну ты, брат, даешь.

Действительно, старший опер Петр Самойлов нынче крепко уперся своим капитанским рогом и ухитрился повязать на «блюдце» бритого шилом мухомана, который с понтом толкал амнухи с желтоватым, прозрачным ширевом. Ясное дело, что был он скорее всего «чалым» — мелким оптовиком, но при умелом обращении через таких вот вшиварей нетрудно выкупить наркома вместе с фабрикой, и капитан Самойлов времени терять не стал. Принятого клиента, который по первости, конечно, играл в несознанку, пристегнули к батарее парового отопления «скрепками», амнухи отправили на экспресс-анализ и с нетерпением стали ждать результата. О повязанном, который явно, если судить по тухлякам в его дорогах, плотно сидел на игле, и думать забыли — это нынче он герой, а вот когда начнет его ломать по-настоящему, так что носки свои жрать будет не в лом, вот тогда и настанет время для разговоров по душам.

И вот пожалуйста, дождались, — майор с ненавистью взглянул на лежавшее перед ним заключение экспертизы и спросил:

— Сам-то он как, в соплях?

— Нет, пока не чихает, но кожа уже вроде гусиная, — ответствовал капитан и, услышав майорское «Ладно, пускай доходит», попросился: — Александр Степаныч, пойду я домой, а?

Отпустил его с Богом хозяин кабинета, а сам задумался. Ну что за страна чудес наша мать-Россия. Империалисты, с их-то возможностями, за год смогли произвести всего десятые доли грамма убийственно могучей синтетической отравы, а вот наши умельцы-недоучки сподобились выдать ее на-гора аж полкило. Ладно, помнится, еще осенью фабрику в Казани накрыли и всех наркомов с умельцами повязали, так ведь неймется, и теперь вот снова кто-то решил заняться химией по-серьезному, масштабно. Вспомнив, что из одного грамма «белого китайца» можно аж разбодяжить десять тысяч башей ширева, майор вздохнул и решил, что надо сменить обстановку.