— Обязательно будем держать вас в курсе, товарищ генерал, — отключился и, не стесняясь капитана, в неразговорчивости которого был уверен, шваркнул кулаком по столу. Помолчал немного и произнес с горечью: — Мало нам прямого начальства, так еще один отец родной отыскался, у которого в башке как на штанах, — и, наглядно изобразив извилину главнокомандующего, такую же одинокую и прямую, как генеральский лампас, сказал, остывая: — Рассказывай.
Оказалось, что Красинский наркотой затаривался не где-нибудь, а в городе фонтанов и радужных струй — в Петродворце. Стоит там в конце улицы Парижской Коммуны неказистый деревянный домик, а во входной двери его прорезано оконце наподобие кормушки. И стоит только туда постучаться и денежку в нужном количестве замаксать, как сейчас же появится желаемое — или амнухи с ширевом, а если имеется горячее желание вмазаться немедленно, то и «баян» с готовой гутой. Счастливого путешествия.
Выслушав все это, майор понимающе кивнул головой и сказал:
— Знакомая тема. Сидит там внутри инвалид без ног или туберкулезный в острой форме, а скорее всего свора цыганок, насквозь беременных, и поиметь с них мы сможем только головную боль. Наркома надо выпасать, наркома, а все остальное — мыло.
Капитан согласно кивнул рыжей шевелюрой, кашлянул и пообещал:
— Ну что ж, будем копать дальше.
Майор словно в воду глядел, — действительно, в битой петродворцовой хазе проживали славные представители племени молдаванских цыган — супруги Бабан с многочисленными детьми и бедными родственниками. Совершенно некстати Пете Самойлову вдруг вспомнилась загадочная улыбка Кармен, затем усатая харя горьковского Лойко Зобара и, наконец, крайне неприличное выражение «джя прокар», и, помотав густой рыжей шевелюрой, совместно с лейтенантом Звонаревым он отправился организовывать неподвижный пост наблюдения.
На улице погода была зимней по-настоящему — небо хмурилось, из низких туч валил сильный снег, а холодный северный ветер с энтузиазмом закручивал его в бесконечные хороводы метели. Скользя под сношенной резиной по еще не укатанной дороге, видавший виды отделовский «жигуленок» продирался сквозь непогоду с трудом, и, когда прибыли на место, короткий зимний день уже уступил место темноте. Половина уличных фонарей почему-то не горела, и улица Парижской Коммуны отыскалась не сразу, зато нужный дом стоял в самом ее начале, и наблюдать за ним можно было с проходившего перпендикулярно проспекта Ильича.
Начало казалось многообещающим, и, оставив Звонарева в машине, капитан бесстрашно вышел на мороз, уже через минуту став похожим на снеговика. Осторожно переставляя ноги в высоких финских сапогах, Самойлов не спеша двинулся по узенькой, едва заметной дорожке в снегу и, проходя мимо бабановского покосившегося жилища, даже не повернул головы, тем не менее успев отметить, что во дворе на ржавой цепи исходит злобой здоровенный волкодав, народная тропа к кормушке широка и отнюдь не заросла, а перед крыльцом стоит красная лайба девяносто девятой модели. Сугробов на ее капоте не наблюдалось вовсе, и капитан Петя Самойлов почувствовал, что настроение у него улучшилось ощутимо. Прогулявшись еще немного и задубев окончательно, он возвратился в машину, долго оттаивал и наконец сказал:
— Поехали взад.
Однако в это самое время входная дверь отворилась, и, с трудом сойдя с крыльца, в лайбу начали грузиться три явно беременные тетки, следом вальяжной походкой цыганского барона вышел высокий обладатель окладистой бороды и уселся за руль, а за ним шустро выкатился невысокий чернявый паренек. Он захлопнул входную дверь, пропустил карабин на собачьей цепи через туго натянутую вдоль забора проволоку и, подождав, пока лайба выкатится со двора, ворота закрыл и уселся в нее последним. Мохнорылый водила прибавил газку, и «девяносто девятая» не спеша покатила вдоль улицы Парижской Коммуны, но, проехав буквально полкилометра, встала. Перед глазами подтянувшихся поближе оперов произошел процесс открывания массивных железных ворот, и, когда машина с будущими матерями заехала во двор каменного трехэтажного дома, давешний чернявый пацан створки прикрыл, и было слышно, как изнутри их закрыли на затвор.
— Это хорошо, когда работа недалеко от дома, — сказал капитан Самойлов и решил опять пойти прогуляться.
Вернулся он минут через пятнадцать, разочарованно пошмыгал посиневшим носом и скомандовал:
— Поехали отсюда.
Похоже, метель разыгралась еще больше, и, когда «жигуленок» нехотя докатился до управы, уже основательно завечерело. Очень хотелось чего-нибудь горячего, и, взглянув на рожи подчиненных, майор Сарычев сурово промолвил:
— Доложитесь позже, а на жратву вам полчаса, и время пошло.
Правду говорят, что остатки сладки, — капитан с лейтенантом мужественно навалились на что-то безвкусное и дымящееся, жмурясь от удовольствия, напились едва сладкого, зато огненно-горячего чаю и, облизываясь, отчалили с кормобазы вверх по широкой мраморной лестнице, чтобы поделиться кое-какими мыслями с начальством.
— А где же я вам вторую-то машину возьму? — спросило их это самое начальство в лице майора Сарычева. — Вы ведь не одни у меня, вон Теплов по «мякине» какое дело раскручивает, и без колес ему никак нельзя. — Заметив выражение капитанского лица, он помолчал мгновение и задумчиво добавил: — Ладно, придумаем что-нибудь. Голь, она на выдумки хитра.
Утром следующего дня еще не рассвело даже, а Самойлов со товарищи уже был на месте. По-прежнему с неба непрерывно падали белые хлопья, и видимость была паршивой, но скоро кое-что высветилось совершенно отчетливо. Часов в одиннадцать прибыла уже установленная капитаном красная лайба, и из нее взошли на крыльцо беременные труженицы, а также сам хозяин дома Роман Васильевич Бабан вместе со своим чаборо Виктором. Через десять минут патриарх с наследником погрузился в машину и отъехал к расположенному неподалеку дворцу своего чаво — сына то есть — Михаила Романовича, а будущие матери, практически неуязвимые для Фемиды, приступили, как выяснилось чуть позже, к общественно полезному труду. К обеду засветились уже три машины с покупателями, а также несколько энтузиастов, с трудом прибывших своим ходом, и стало ясно, что бабановская веревка в определенных кругах — вещь незаменимая.
Назавтра Самойлов со Звонаревым ничего нового не углядели, и только на третий день ментовская удача улыбнулась им золотозубо и осенила своим белоснежным крылом с генеральским лампасом по краю. Все началось тогда как обычно — брюхатых тружениц вывезли на рабочее место и, надо думать, охватили объемом работ, а вот дадо Роман Васильевич не залег в сыновьих палатах до вечера, как всегда, а минут через пятнадцать отчалил на «девяносто девятой» в сопровождении четырех здоровенных ромалэ. Прикинут он был в дорогую светло-коричневую пропитку и лохмушку из бобра и помещался не за рулем, а на переднем командирском месте. Задевая брюхом на ухабах снежные заносы, лайба двинулась по направлению к колыбели трех революций, а тащившийся следом в «жигуленке» капитан Самойлов с бережением достал единственную в отделе сотовую трубу и в целях экономии средств был лаконичен, как древний спартанец.
