Мария Галина - Время побежденных

Рэдклифф, расслабившись, откинулся на спинку стула и устало потер лицо. Месяцы напряженной работы были позади. Вот она — пусковая установка, плод инженерной мысли лучших специалистов Земли. Сколько было споров, тонких дипломатических ходов, сколько протоколов подписано, сколько средств вложено.

Наконец-то все страны научились действовать сообща, переступив через мелкие политические амбиции — пусть и перед лицом великой опасности. Теперь человечеству больше не угрожает Харон — огромный астероид, преодолевший космические бездны, чтобы здесь, на краю Галактики, столкнуться с небольшой, но населенной разумными существами планетой — Землей.

Пусковая установка ракеты с ядерной боеголовкой огромной мощности должна сработать, вызвав взрыв в строго рассчитанной точке далеко за пределами земной орбиты. Просто не может не сработать!

Рэдклифф отодвинул стул и вышел из комнаты, освещенной лишь смутно мерцающими огоньками датчиков.

Душная, неподвижная тропическая ночь тут же окружила его. Прикосновение воздуха, напоенного пряными запахами, было точно объятия пылкой и нежной женщины. Небо — темное и глубокое — мерно мерцало привычными созвездиями. Даже не верилось, что оно может скрывать смертельную угрозу, что где-то там, в непроглядной тьме и адском холоде неумолимо движется навстречу Земле смертоносный осколок какого-то давно погибшего мира.

Звуки шагов перекрыли одуряющий треск цикад. На крыльцо приземистого здания, сооруженного рядом с шахтой, скрывающей пусковую установку, вышел Моралес, один из крупнейших физиков-ядерщиков своего времени. Стройный и гибкий, с ленивой грацией пантеры, он производил на несведущего человека впечатление танцор а-жиголо.

— Не спится? — он дружелюбно подмигнул Рэдклиффу. — Все в порядке. Мы успели. Тютелька в тютельку. Тебе надо расслабиться, дружок. Поехали вниз, в долину, и я покажу тебе парочку симпатичных и весьма злачных заведений.

— Да я и сам не прочь, — Рэдклифф с удовольствием потянулся. — После времени «ноль». Договорились?

— Договорились.

«Я слишком устал, — подумал Рэдклифф. — Слишком много работы, бессонных ночей, бесконечных расчетов… Слишком велик груз ответственности. Но скоро и впрямь можно будет позволить себе расслабиться. Сегодня в пять утра все будет позади».

Рассеянно улыбаясь, он представил себе, как раскроется жерло шахты и из него медленно выдвинется смертоносная боеголовка ракеты. Смертоносная — но на этот раз по странной иронии судьбы именно она даст человечеству шанс на спасение.

И реактивный снаряд, вырвавшись на свободу, полетит по заранее рассчитанной траектории, преодолеет земное тяготение и где-то за орбитой Земли столкнется с мрачным Хароном.

Будет взрыв, странный взрыв, бесшумный, поскольку космическое пространство глухо и немо; взрыв, которого никогда еще не видела ни одна живая душа и, надеюсь, больше не увидит, настолько мала вероятность, что подобное событие повторится в обозримом будущем.

Он вдохнул полной грудью пряный ночной воздух.

И вдруг что-то изменилось…

Южная ночь, мерно дышащая вокруг, осталась на первый взгляд такой же — звуки, запахи, — но все вдруг наполнилось непонятной тревогой, словно черное облако окутало плато, под которым была спрятана шахта с ракетной установкой. Казалось, тьма наполнилась шепотом, повторявшем на неведомом языке одни и те же слова, один и тот же призыв…

И что-то в Рэдклиффе, какая-то сторона его души, вняло этому призыву. Внезапно с холодной, отчетливой ясностью он понял, что должен делать. Он развернулся и деревянной походкой направился обратно, туда, где мерцал огоньками командный пульт. Эти огни, их расположение раздражали его, сводили с ума своим мерцанием, и он точно знал, как прекратить эту чудовищную пытку.

— Ты куда? — окликнул Моралес.

— Голова заболела, — механически отозвался Рэдклифф.

И это было правдой.

Голова болела нестерпимо, точно ее сжимало раскаленным обручем, и он торопился предпринять что-то, пока мозг не выжгло дотла, превратив в кучку обугленной мертвой материи. Он точно знал, что может прекратить это и как этого добиться.

Задыхаясь и смаргивая, чтобы отогнать багровую пелену, застилающую глаза, он ринулся к пульту.

Задействовать управление было не так-то просто, но не для Рэдклиффа — ведь он сам отлаживал программу запуска, и коды ее включения теперь стояли перед глазами, точно отпечатанные лазерным принтером.

Почти вслепую он положил пальцы на клавиатуру компьютера.

Он не знал, сколько прошло времени — минута? десять минут? вечность? — когда услышал за спиной чьи-то шаги и встревоженный голос спросил:

— Эй, Рэд, что ты делаешь?

Только теперь он смог оторвать взгляд от пульта, к которому его тянуло точно магнитом.

За креслом стоял Моралес.

Физику стоило лишь кинуть взгляд на показания дисплея, чтобы его острый ум осознал, что произошло.

— Что ты сделал, подонок?

Рэдклифф недоуменно поглядел на него — ведь он сделал то, что нужно, то, что от него требовалось, — разве не так?

— Что ты натворил, безумец! — Моралес подскочил к инженеру и стал трясти его за плечо. — Сделай хоть что-нибудь! Прерви процесс! Мы же все взлетим на воздух!

Рэдклифф огляделся. Почему Моралес так на него кричит? И почему они вновь оказались в Центре управления? И что показывают приборы?

О Боже, что на приборах!

Отшвырнув руку Моралеса, он в лихорадочном темпе попытался остановить запуск.

Но было поздно.

Глубоко под землей в своей смертоносной колыбели начали сближаться урановые полушария.

Взрыв потряс воздух — взрыв и огненный смерч, сметающий все живое на сотни километров окрест…

За какой-то миг испарилась, распалась на радиоактивные атомы последняя надежда человечества. Миллионы людей по всему миру ощутили этот взрыв — землетрясение, страшный, чудовищный толчок, разрушивший и хрупкие башни небоскребов, и крепкие, сработанные на века дворцы во многих городах Земли, а потом и увидели зловещее зарево, охватившее полнеба…

Началась новая эра человеческой истории — горькая эра.

…Мрак и ярость… Неведомая черная тень надвинулась на меня. Я отчаянно пытался бороться, но мой противник ледяной рукой сдавил мне горло — я едва мог дышать. Наконец, после немыслимого усилия, мне удалось вырваться, и я потянулся к кобуре — но она была пуста. А он усмехался — я не столько видел, сколько чувствовал зловещую усмешку на его лице, вернее, зловещий оскал… Задыхаясь, в последнем усилии я отбросил от себя тяжелое тело и размахнулся, целясь в ненавистную морду… но пальцы прошли сквозь нее, как сквозь туман… что-то донеслось извне — какой-то посторонний звук, странно знакомый во всем этом кошмаре… Он мешал мне сосредоточиться, назойливо напоминал о чем-то…

Я очнулся.

Телефон все продолжал надрываться в кромешной тьме. В который раз я привычно проклял себя за то, что поленился переставить его поближе к постели. Ругаясь, я опустил ноги на холодный пол, и острый каблук дамской туфельки впился мне в босую пятку. Как, черт подери, зовут эту девицу? Тина? Таня? Все из головы вылетело.

Ну и набрался же я вчера вечером!

Прихрамывая, я добрел до аппарата, ощупью нашел телефон на столике и снял трубку.

За окном тьма египетская. Который час, интересно? И кому это неймется посреди ночи?

Тем не менее я, должно быть, подсознательно уже был готов к тому, что голос в телефонной трубке принадлежит не какому-нибудь идиоту-шутнику, а моему шефу — человеку семейному, положительному и серьезному до тошноты.

— Олаф?

— Он самый, босс, — уныло отозвался я.

Черт, до чего же башка трещит!

— Так, значит, ты еще способен связно разговаривать? А Карс уверял меня, что ты вчера…

— Босс, — сказал я, — Карс хоть и свой парень, ни черта не понимает в человеческой физиологии. Он решил, что раз я вчера вечером перебрал, то вырублюсь по крайней мере на неделю. Трепаться ему нужно поменьше… Вот увижу его, разберусь.