Я смекнул и посоветовал ему провести натурный эксперимент на себе. Чего уж там – хата сгорела, нехай горит забор. Что он теряет – жизнь? А дорожишь ли ты своей жизнью, Славик? Что-то не похоже. В Зоне, во всяком случае, есть надежда. Крохотная. Микроскопическая. И наверняка с какой-нибудь подлостью, как вся Зона. Но надежда. Понимаешь ты, нытик, – надежда! Здесь сиднем сидеть да на могилу ходить – этим ведь Катю не вернешь…
Не уговорил я его. Тогда – каюсь – побил маленько, только чтобы в чувство привести. Шум вышел, соседи милицию вызвали, и просидел я в «обезьяннике» сутки. Сидел и боялся, как бы Славка без меня не додумался наложить на себя руки. Но обошлось. Однако он по-прежнему ни в какую: отстань, мол, без тебя плохо, а с тобой тошно, уезжай в свой Коктебель, возводи там на своем участке еще одну пристройку хоть в десять этажей…
Полмесяца прошло, а я его все еще не уломал. Но так и сказал ему: хрен я с тебя слезу, запомни это. У меня в родственниках самоубийц не было и не будет. Еще разок побил его, но уже тихо, потому что в «обезьяннике» нет ничего хорошего, – он и не сопротивлялся. Никакого толку. Можно лупить боксерский мешок, скача вокруг него, а можно грушу, и она сама скачет, как ненормальная, а только ни мешок, ни груша не станут от битья чем-то иным – какими были, такими и останутся.
Ну что с таким фруктом делать? Нос ему сломать? Или руку? Или, может, пытать его по-инквизиторски? Так ведь тут не Зона – заметут и посадят. Шантажировать его – а чем? В математике я не спец и о работе Славки ничего не знаю. Да и вряд ли, думаю, его сейчас возьмешь за живое отменой загранпоездки или какой-нибудь публикации в шибко умном журнале. Было бы у него любимое создание, хоть кошка, хоть хомячок – уж тогда бы я знал, что делать! Пусть и нехорошо мучить животных.
Додумался: сгреб все его фотоальбомы, добавил компакт-дисков с семейными фильмами и фотографиями, сорвал со стены женский портрет и потащил на помойку – жечь. Вот тут Славик и сломался. Согласен, кричит. И словами меня разными. Я даже не подозревал, что математики тоже такие слова употребляют. Вот тебе и будущий мировой гений, Лобачевский хренов!
Нет, я не верю в Монолит. Могу сколько угодно разглагольствовать о нем с Сидором, могу накручивать сам себя: дескать, Монолит – моя цель, надо до нее дойти во что бы то ни стало, а ведь по большому счету мне он нужен, как рыбке зонтик. Может, он и впрямь существует, но насчет исполнения желаний – три ха-ха с посвистом. Не верю. Зато Вычет поверил, и я его доведу, раз взялся… докуда смогу. Пусть сам поглядит на все прелести Зоны и на то, что они с человеком делают. Пусть шкурой своей это почувствует. Пусть хоть на время забудет о Кате своей, а думает только о том, как выжить. Пусть хоть немного поживет простыми, нормальными желаниями. И вернется здоровым, смирившимся и осознавшим, что жизнь еще не кончена…
Ну и при чем тут какой-то Зов?
Не спится. Хочу выйти на воздух и, не дойдя до двери, вспоминаю, что Сидор запер нас снаружи на висячий замок. Во избежание. В подсобке есть еще одна дверь, ведущая в бар, но и она заперта. Сидор догадлив – оставил нам пустую трехлитровую банку вместо ночного горшка. Где она? Ощупью нашариваю выключатель, загорается свет.
И немедленно – мощный удар снаружи в дверь! Ногой, конечно, но сила удара такова, что кажется, будто бревном.
– Чемодан!.. – надрывается кто-то снаружи, перекрикивая несколько голосов. – А ну, пустите меня! Выходи, Чемодан, потолкуем! Пусти, кому сказано!..
Вычет спросонья хлопает глазами, тянется к автомату. За дверью шум и ругань.
– Здорово, Кипяток! – кричу я. – С чем пожаловал?
– Выходи давай!
«Подлый трус», – мысленно договариваю я за него, прикидывая, куда лучше встать или где залечь, если он начнет палить в дверь. С Кипятка станется, он такой.
– Рад бы выйти, да не могу – заперт. Сижу, как водится, за решеткой в темнице сырой… А что за спешка?
Сделав Вычету знак укрыться, сам ныряю за стеллаж с консервными банками. Их много, авось пистолетную пулю они удержат. В прежние времена, сколько мне помнится, Кипяток предпочитал пистолет-пулемет МП-5 всякому иному оружию, и я надеюсь, что его предпочтения с той поры не изменились. А еще надеюсь, что у него хватит ума не стрелять сквозь дверь по выпивке и продовольствию – Сидор с него за это семь шкур сдерет.
В ответ только рычание и еще одно требование выйти.
– Кипяток! – кричу я. – В тот день, когда ты родился, урагана случайно не было?
Секунды на две наступает тишина. Кипяток сбит с панталыку.
– Какого еще, твою мать, урагана?!
– Да того самого, что тебе башню снес.
За дверью начинается ржач в полный голос, но рев Кипятка заглушает все звуки. Исключительно мощная глотка.
– Да я тебе… – Следуют щедро приправленные матом обещания показать мне то-то и то-то, после чего несколько подправить мою анатомию. Вот ведь кабан безмозглый. Покажи ему направление и скажи, что так надо, – будет переть всей дурью до тех пор, пока не получит бревном по лбу. Дурак он, но со звериным чутьем на ловушки, потому и жив до сих пор. Впрочем, я готов поверить, что дуракам везет и в Зоне. Были прецеденты.
– Эй, малец, взрослых позови! – кричу я. – У которых ключ! А нет – ломай дверь, так даже интереснее. Сидор тебе даст протезом по башке, а я еще от себя добавлю…
Кипятка пытаются урезонить. За дверью начинается матерный диспут. Слышно, как кто-то рассудительный втолковывает: «Ну не здесь же… Завтра… Утром Штангель вернется…» Это меня устраивает. Валяйте, ребята, ждите завтрашнего дня, который уже сегодняшний, а я вас ждать не буду. Уйду по-английски. А вы идите себе спать. Бай-бай. И дуролома своего заберите, а то ведь мне отлить помешали, и моему мочевому пузырю это совсем не нравится…
Трах! Новый удар. Ноги у Кипятка вроде машины для забивки свай, но сейчас даже он перестарался, и на эту пятку он теперь дня три будет наступать с гримасами и матюками. Дверь, однако, держится. А чего ей будет? Она ведь открывается наружу, а не внутрь, и расщепить ее не удастся – жестью обита. Вот же кретин пьяный!
Странно, что Сидор не спешит нас выручать. Что у него на уме?
– Эй, Кипяток! Зомбак недоделанный! Ты бы ломик нашел, что ли…
Любопытнее всего то, что он следует совету. Несколько секунд относительной тишины – и под яростное сопение с той стороны дверь начинает вздрагивать. Железный скрежет, лязг – и она отлетает на петлях, мотая замком. Кипяток врывается в подсобку с ревом, глазами бешеной коровы и короткой арматуриной на замахе. Трижды идиот. Снаружи темновато, а здесь горит свет. Кипяток мог бы выманить меня наружу или хотя бы дать своим ослепленным глазам привыкнуть. Но велик мужик и напорист! Матер, телесно обилен, и по меньшей мере две трети этого обилия – очень недурные мышцы. Бывший морпех, правда, очень бывший. Ну а я – бывший десантник. Тоже очень. Но Кипятка однажды отделал так, что тот неделю поправлялся. Не оттащили бы меня ребята – убил бы, наверное. И за дело. Неужели он забыл, как я его метелил?
