1. Длинный день.
Начальник каравана затрубил в рог, и надсмотрщики защелкали своими бичами. Было еще рано, темнота над дальними высокими горами еще только стала чуть рассеиваться. Рабы медленно и неохотно отлипали друг от друга – ночь опять была по-весеннему холодной, и к рассвету они сползались в тесные кучки. Несколько сотен таких шевелящихся кучек – без малого две тысячи рабов. Это – мужской лагерь. А поодаль, откуда каждую ночь медленного продвижения по неровному предгорью несутся отчаянные крики и визг, женский лагерь. Он еще больше.
Вокруг лагерей на почву неправильными кольцами брошены натертые мелом и чесноком веревки – это пограничная линия лагеря, граница жизни и смерти – заступивший ночью за эту границу раб обязательно будет убит голодными собаками-пастухами.
В мужском лагере рабов, совсем рядом с пограничной веревкой, в стороне от остальных рабов спали, прижавшись спинами друг к другу, двое: опутанный толстыми медными цепями громадный, смуглый молодой мужчина с весьма некрасивым, по меркам планеты Гиккея, лицом, и обыкновенный худой гиккеец, пожилой человек с неопрятной растительностью на лице, с ярмом на шее. Одеждой им служили длинные, ниже колен, рубашки из грубого волокна, а одеялами – рванье. Оба они были босы.
Молодой раб не спал, он уже давно просто лежал с закрытыми глазами, а теперь открыл их. Он с интересом посмотрел на светлеющее небо, потянулся, через большую дыру в рубашке почесал голову и волосатую грудь (а заодно поймал какое-то кусачее насекомое и раздавил его), потом медленно вытянул руки, согнул ноги, поворочал головой из стороны в сторону – будто делал утреннюю гимнастику. Он отзывался на не имеющие смысла то ли чужеземное прозвище, то ли имя Кадет, Каддет – так оно удобнее произносилось на гиккейском языке, но сотенный надсмотрщик рабов по прозвищу Бык всем велел называть его Урод.
Кадет отодвинулся от товарища и легким гибким движением встал на ноги. Его цепи глухо звякнули, ударившись о каменистую твердую землю. Его товарищ, пожилой раб, по прозвищу Монах, тоже начал шевелиться, но делал это сонно, неохотно, не открывая глаз. Длинные вислые усы и седая бородка скрывали морщины, шрамы и гримасу недовольства на его лице. Потом он медленно сел, руками придерживая тяжелое деревянное ярмо, клонившее его голову вниз, и огляделся по сторонам.
– Кажется, еще рано говорить «Доброе утро»…- пробормотал он на лингве с почти безупречным произношением. У Монаха – потрясающий лингвистический талант, в который раз отметил Кадет.
– Сегодня – подходящий нам переход,- отозвался он тоже на лингве, чтобы их не поняли другие рабы. Часть ночи он снова обдумывал план побега.- Если я все правильно рассчитал, то – либо сегодня, либо завтра ночью нам надо бежать. Умирать я не собираюсь. И тебе не дам умереть.
– Я готов, – тихо сказал Монах по гиккейски и внимательно посмотрел на Кадета. Вчера вечером, когда Бык хвастался перед другими надсмотрщиками мастерством управления бичом, Кадету особенно досталось, но в основном – рукам, которыми он прикрывал лицо и грудь, и теперь Монах беспокоился, не ослаб ли товарищ. Кадет подмигнул ему, сел и, показывая, что у него достаточно сил, разогнул и опять согнул звено на своих ножных цепях.
– Мне опять приснился побег,- сказал он на лингве.
– Мы убежали? – спросил Монах. Его глаза были светло-голубого, очень редкого на этой планете цвета, и придавали его взгляду детское выражение открытости и доброты.- Впрочем, не говори.
– Я не стал досматривать сон до конца,- со смешком ответил Кадет. – Но у меня осталось хорошее предчувствие, а ты сам говорил, что предчувствие не подводит.
– Странно, что такой высокоорганизованный человек в своих суждениях ссылается на мнение слаборазвитого существа,- сварливо произнес Монах. – Не хочешь говорить – не говори.
– Не сердись, брат,- миролюбиво сказал Кадет. – Я ж тебе объяснял, что предчувствие – вполне научно доказанное явление…
– …основанное на подсознательном интуитивном когортивном и многофакторном анализе действительности, – все тем же сварливым тоном закончил Монах цитату из какого-то справочника по психологии. – Пойми, я не боюсь. Не боюсь! – громко произнес он.- Просто мне нужно больше, чем тебе, времени, чтобы сосредоточиться. Чтобы мобилизоваться.
– Все будет нормально,- твердо сказал Кадет. – Укладывайся, время массажа…
После массажа Монах неторопливо поднялся на ноги и сделал несколько приседаний. При этом он изображал на лице удовольствие, растягивал губы в улыбке. На самом деле ему было больно, потому что его левой ноге нужна была еще по меньшей мере неделя покоя и точечного массажа, но выбора, понимал Монах, у них не было: если Кадет все правильно рассчитал, то завтра-послезавтра лагеря рабов перегонят на земли, подчиненные чугам, и тогда – конец. Конец их судьбам, а возможно и их жизни – почти никому не удавалось вырывался из рабства чугов. От тех, кто вырвался, знали, что еще ни один раб чугов не доживал до старости: как только мужчина-раб не мог работать за двоих, а последний ребенок женщины-рабыни достигал семилетнего возраста, их убивали. К слову сказать, рачительные чуги даже костям рабов нашли применение – из них они варили свой знаменитый на всю Гиккею клей, Императорский клей. А мясо, срезанное с тел мертвых рабов, в Империи чугов консервировалось и шло на прокорм прожорливых собак-пастухов.
Сейчас эти собаки широким подвижным свободным кольцом охватывали лагеря рабов. Почти каждую ночь кто-либо из рабов или рабынь выбирал быструю смерть, перешагнув через пограничную веревку. Надсмотрщиков это нисколько не волновало – беги, жалкий раб! – рабов было много, очень много, потому что приплывающие в порт Дикка работорговцы продавали их необыкновенно дешево – на соседнем огромном континенте, Зеленых Землях, вот уже пять лет шли войны, и пленных было не счесть. Другие, но такие же беспощадные, как чуги, племена подчиняли себе территории и народы: здесь, на планете Гиккея, было раннее Средневековье, по классификации Цивилизованного Пространства.
Вот сейчас засвистит призывную мелодию дрессировщик, и собаки ринутся со всех границ лагерей к нему – за свежим кормом. Последние две ночи Кадет устанавливал с собаками-людоедами ментальный контакт.
Монах пригладил волосы на голове. Стричь или как-нибудь заплетать волосы рабам запрещено. И бриться тоже. Так их легко даже издали отличить от чугов, всегда бритых и наголо стриженных. И делает похожими на вечных врагов чугов – гилей Королевства Стерра. А у Кадета безволосое лицо и шея, как у гиля, и это раздражало многих чугов.
– Ты здоров, Урод? – зычно крикнул издали надсмотрщик Бык, отвлекаясь от своего основного занятия – воспитания рабов своим бичом. Никакой насмешки в его голосе не было – только искренний интерес. Вот уже третью неделю медленного пути каравана рабов по неровному плоскогорью от порта Дикка к границам владений чугов он ежевечерне избивал Кадета бичом, и каждое утро интересовался тем, как он себя чувствует.
