Обновив камуфляж на лице и открытых частях тела, проверил снарягу на звон, несколько раз вскинул к плечу автомат и сделал пару приседаний и наклонов. Вроде ничего не гремело и не мешало, вес распределился как положено и тяги ни в бок, ни вперёд-назад не ощущалось. Готов. Выйдя из хижины, кликнул вполголоса остальным, чтобы выходили строиться. Со мной шло четверо наших ребят и этот толстый увалень Пако. Его я доверил в руки проштрафившегося на днях Паши Клименко — второго радиста. Тут его звали не Пабло, как все могли бы подумать, а Лисом. За вкрадчивость манер и склонность к мрачной иронии и рыжую шевелюру, которую я постоянно заставлял почти под корень сбривать, а Лис противился, поскольку являлся поклонником некоего эзотерического поверья, что длина волос обеспечивает более устойчивую связь с космическим разумом. Но это само собой был прикол, на самом деле, Пашка панически боялся стричься. О чём поведал как-то раз приятелю по распитию горячительного и игре в «дурака» — Детонатору, а тот донёс этот секрет до остальных. Кроме того, все постоянно подшучивали над Клименко, когда узнали, как звучит по-испански его прозвище,[25] подсовывая парню местные переводные комиксы на заданную тему. А подарком на день рождения неизменно, среди прочего, были короткий плащ и вырезанная из картона и покрашенная в чёрный цвет полумаска. Лис тащил рацию и в принципе и так непосредственного участия в акции принимать не должен, но одно дело слушать эфир и следить только за собой и отмашками командира и совсем другое держать за ворот толстого увальня, который даже дышать правильно не умеет.
Батя подтянулся через пять минут после того, как я поставил задачу каждому бойцу. Особенно выделив ту часть, что касалась самодеятельности. За последние три месяца команда сработалась и пробуксовки были редкостью, но где их нет. Снаряга у всех оказалась ладно пригнана, оружие тоже нареканий не вызвало, батя только поворчал по своей привычке охлопав каждого на наличие курева, но это скорее от собственного дискомфорта от того, что на время его разлучили с табаком. Маскировать выход смысла особого не было: дисциплина у местных на высоте и никому и в голову не приходило задавать лишние вопросы, поскольку мера наказания тут только одна — закопают живьём, чтобы не тратить зря патроны, а на запах крови не сбежалось пол сельвы.
Радистов в группе было двое: один у меня и один шёл с батей. Таскать эту бандуру было необходимо, поскольку действовать придётся параллельно. Миновав внешнее кольцо охранения мы взяли направление на север, чтобы выйти в район переправы минуя территорию ответственности местных военных. Ребята они не шибко опытные, но пока полны энтузиазма и волей случая могли нам подпортить всю игру. Путь пролегал то по нетронутым зарослям, то Симон выводил нас на еле заметные звериные тропки, которые замечаешь только по отсутствию сопротивления растительности под ногами, да более частыми просветами в плотной завеси лиан свисающих плотной бахромой с деревьев. Огромные, в два, а то и три обхвата стволы поросших мхом местных исполинов довольно далеко отстояли друг от друга, давя всякую мелочь и менее удачливых сородичей. В этом лесу всё было насыщено смертью и глядя на эти огромные деревья, остро понимаешь смысл поговорки: «найти своё место под солнцем». Пробившиеся наверх давили и всячески ущемляли тех, кто оказался слабее. Лунный свет едва пробивался сквозь заросли, но нам вполне хватало и того, что было: пара таблеток из аптечки и ушла сонливость, зрение стало острым настолько. Что различался каждый блик света на траве и листьях. Ли колонной по одному, останавливались, сменяя дозорных щупавших местность метрах в двухстах впереди и по флангам. Во время таких остановок, я как замыкающий уходил назад, проверяя не идёт ли кто следом. В этот раз всё было спокойно, только однажды остановились и сошли с тропы, потому что Стёпа дал перехват патруля местной поисковой группы прочёсывавшей квадрат который мы пересекали. Рассредоточившись и замаскировавшись присели. Двигаться в здешних местах тоже нужно по особенному: ноги поднимаются и опускаются на землю в несколько фаз, чтобы движение образовывало некую гротескную разновидность крадучей походки. Нога сначала поднимается, потом сгибается в голени и осторожно, не слишком медленно опускается сначала на носки и только потом вес переносится на всю ступню. Так достигается сразу несколько целей: боец попадает в некий ритм леса. Зверьё, птицы и насекомые уже не атакуют его сразу. Не подадут они голоса, если человек спокойно пройдёт мимо, симфония леса не зазвучит фальшивой ноткой. След будет менее отчётливо виден и не будет чёткого указания на путь которым человек прошёл, поскольку лианы просто раздвигаются либо находится обходной путь. Не провалится под весом осторожного путешественника и подушка из гнилой листвы и трухлявой древесины, заскрипит, предупреждая, что под ней метров десять осклизлой каменной пустоты, где уже лежат останки более невнимательных путников. Тот, кто научился правильно ходить в сельве, уже наполовину победил, потому что его очень трудно обнаружить. А вот местных вояк было слышно ещё загодя: они двигались в колонне по одному, но топали словно стадо коров, несущихся к водопою. Хотя и двигались по меркам обычных людей очень тихо, но сначала проводник и дозорные, а потом и все остальные правильно уловили изменения тона общего ночного гвалта. Поэтому теперь, оставалось только затаиться и пропустить туристов дальше, пусть скажут своим, что в Багдаде всё спокойно.[26]
Тишина в джунглях это нонсенс — всё в округе орёт, шумно как в час пик на оживлённой улице. Но всё стихает, если идёт чужой, особенно глупый чужак, может заставить лес притихнуть, но и то не полностью: самые смелые или наоборот — глупые создания будут орать о себе до тех пор, пока на них не наступить. Различать вопли пугливых и умных, от криков глупых и бесстрашных я учился всё это время, что провёл в этой необычной стране, где всё было буквально вверх тормашками.
Как-то в детстве мне довелось читать о средних веках, тогда люди вполне серьёзно предполагали, что на обратной стороне земного шара все ходят вверх ногами. Сейчас это уже не кажется таким нелепым как в десять лет: аллегория притчи становится понятна только со временем, когда во всём и всегда находишь второй, а то и третий смысл. Всё действительно оказалось внешне как обычно, но чем дольше я проводил среди этих людей, изучал их обычаи и нравы, тем сильней стремился попасть обратно в Союз. Вся эта торговля, крайний индивидуализм и готовность сожрать слабейшего только потому, что такая возможность ни чем тебе лично не грозит, отталкивали меня даже от самых нормальных и симпатичных по местным меркам людей. Всё казалось фальшивым, неестественно нарочитым в проявлениях самых обычных чувств. Здесь почти каждый улыбается в сто зубов но держит душу на замке и как правило сжимает камень в кармане. Никогда не привыкну к этому ощущению чужеродности всего здесь: даже лес казался чужим, неохотно открывая объятия иностранцу желающему укрыться под его сенью.
